Читать интересную книгу Мозес. Том 2 - Константин Маркович Поповский

сказал он, глядя перед собой так, словно видел сейчас что-то, чего не видели остальные. Глаза его потемнели. – Кто не жил с ними на одной улице или хотя бы в соседнем квартале, тому вряд ли я смогу что-нибудь объяснить. С ними и в других местах было несладко, а в том маленьком городке, больше похожем на большую деревню, так и подавно. Не помогал ни кирпичный завод, возле которого кормилась половина города, ни железнодорожные склады братьев Коперштоков, которые тоже давали работу второй половине города, ничего. Как и сто лет назад, жители городка считали, что хуже еврея один только черт. Поэтому они были уверены, когда случалась засуха, что виноваты многочисленные городские евреи, на которых до сих пор гневается Бог за то, что они распяли Того Человека. А если, наоборот, все лето шли дожди, то жители говорили, что их наколдовали еврейские ведьмы, которые ненавидят поляков, а уж заодно и всех христиан, стараясь напакостить им, где это только возможно. Если же на дворе стояла хорошая погода, то говорили, что Распятый сильнее еврейских колдунов, которые настолько бессильны, что не могут даже испортить погоду. Что бы плохого не случалось, во всем были виноваты, конечно, евреи. Поэтому в понедельник они ругали евреев, потому что понедельник был тяжелым днем и тут, конечно, не могло обойтись без евреев. Во вторник – потому что вторник шел за понедельником, и в этом тоже были виноваты евреи. В среду и четверг они ругали их за то, что это были дни середины недели, а до воскресения было еще ой, как далеко, а в пятницу и субботу – потому что евреи были виноваты, что у них не было денег, чтобы промочить глотку после тяжелой недели. И только в воскресение, одев чистое, они шли в свою церковь, давая понять, что в отличие от евреев, они тоже воскреснут, как воскрес когда-то Тот Человек, и эта мысль наполняла их сердца радостью и злорадством. Сгорел ли дом или паровоз задавил какого-нибудь несчастного пьяницу, во всем были виноваты обитатели Жидовской улицы, знавшиеся с нечистой силой и умевшие портить погоду и посылать жуков на картофельные посадки. Кабак, стоявший как раз недалеко от пересечения Жидовской и Кавалергардской, был центром, откуда эти подвыпившие герои ходили лупить жидов, не опасаясь лишиться работы на заводе, где вечно не хватало рабочих рук. Они били стекла и швыряли грязью в сохнувшее во дворе белье, или поджигали мусор и таскали за пейсы какого-нибудь подвернувшегося бедолагу, и все это сходило им с рук, потому что полиция редко когда заглядывала на нашу улицу, а если и заглядывала, то не для того, чтобы восстановить здесь справедливость. Я помню, как однажды во время сильной засухи весь город ходил в течение недели с иконами в поля, чтобы молиться о дожде, а когда это не помогло, то они, конечно, вспомнили про нашу улицу и прошли ее с начала до конца, поджигая заборы, ломая деревья и швыряя в витрины и окна камни. Наконец, они чуть было не сожгли нашу синагогу, да, наверное, они сожгли бы ее, если бы тут ни вмешалась, наконец, полиция, которая вызвала из ближайшего гарнизона солдат, и те быстро привели всех в чувство. Я хорошо помню эти широко раскрытые, оскаленные рты и выпученные глаза, эти потные лица и поднятые к небу кулаки, истошные крики и хохот, а затем где-то совсем близко – звон разбитого стекла, а потом, как эхо, еще один звон, и еще один, и еще, так что можно было не сомневаться, что если кто и станет радоваться сегодня, так это Герщик-стекольщик, у которого и без того всегда было полно работы. Вот почему чаще всего я молился о том, чтобы все те, кто обижал моего отца, и мою мать, и моих братьев, когда-нибудь поплатились за это самым страшным образом. Мне казалось, что это была хорошая молитва, хотя мой отец часто повторял, что нам следует жалеть тех, кого Небеса обделили светом Торы и молиться за их заблудшие души. Но тогда мне это было непонятно, так что я сочинил даже свою собственную молитву, в которой говорилось о том, что когда придет Машиах, полякам – ох, как не поздоровится, потому что он будет ступать по их домам и травить их, словно крыс, напуская на них небесных ангелов с огненными стрелами, от которых им некуда будет ни спрятаться, ни убежать. Конечно, это было глупо, но тогда я верил, что так оно и будет, стоит только немного подождать и потерпеть, потому что Всемогущий, который, конечно же, видит все наши несчастья, сам должен был еще немного подождать, пока накопится нужное число беззаконий и нужное число обращенных к нему молитв, и прольется нужное число слез, чтобы Он мог, наконец, послать нам своего Спасителя. Надо ли говорить о том, как я расстраивался, когда мне не удавалось выдавить из глаз хотя бы одну маленькую слезинку, чтобы немного приблизить час его прихода? И вот однажды, когда я гулял за сараями, там, где были капустные и картофельные грядки, я встретил эту женщину. Она была одета как полька, в длинное черное пальто с большими пуговицами и черную шляпку с цветами, а в руках у нее была маленькая коричневая сумочка, так что я сначала подумал, что она шла со станции, а потом решила срезать путь, но, не зная дороги, попала на наш задний двор. Потом я понял, что это не так. Она шла не в сторону города, а, наоборот, в сторону Кашевитских болот, и это было странно, потому что в той стороне не было ничего, кроме леса и болот, в которых время от времени пропадали и люди, и животные. Потом она посмотрела на меня и сразу отвернулась, и хотя она ничего не сказала, я сразу понял, что она зовет меня и хочет, чтобы я пошел вслед за ней, как раз в ту сторону, куда мне было строго-настрого запрещено ходить. И вот она шла, не оборачиваясь, среди высокой травы, так, словно она плыла, не касаясь ногами земли, а я шел за ней, словно привязанный, чувствуя, что со мной происходит что-то странное, пока мы не дошли до самого Красного болота, куда свозили мусор со всех ближайших домов и к которому мне было запрещено даже приближаться. Странно, но вокруг не было ни одного человека, как будто был какой-то праздник и все евреи были по этому случаю в синагоге.