закона тяготения и разложения белого света в спектр, и прочая, и прочая. Кроме этого, от меня не укрывается, что Блейк сознательно сделал иллюзию более правдоподобной, позаимствовав чертёж на свитке из одной из собственных книг Ньютона по оптике. Герой в качестве философа, того, кто раскрывает устройство мира. Если же привлечь умозрительное соображение, что чертёж на свитке явно представляет собой равносторонний треугольник, символ Бога, и что внутри треугольника прочерчена дуга окружности, опирающаяся на основание, и, значит, дуга могла бы быть геометрическим местом всех точек, откуда можно увидеть основание с точки зрения Бога, – то мы вплотную приблизимся к культу героя в полном смысле, Ньютон в качестве обнажённого ранимого человека, проникающего в глубинную связь всего со всем. Но всё же почему он оказался брошен в этот мир вод, исполненных тьмой? Почему не в воздушных просторах, исполненных света? Почему он повернулся спиной к карминным краскам утёса и не отрывает взгляда от свитка с его черно-белым модельным миром? И постепенно я начинаю видеть: он выброшен на край утёса*, который сам вполне бы сошёл за треугольник, – как будто, рассматривая треугольник на чертеже, гонец не ведает, что в действительности балансирует на его внешней грани. Как будто Ньютон пал жертвой собственной иллюзии.
Взгляд четвёртый. Я выхожу всё дальше за пределы гравюры: выясняется, что в универсуме ранних гравюр Блейка имеется след, ведущий прямиком к гравюре с Ньютоном. Уже в начале 1780-х Блейк копирует гравюру Адамо Гизи*, на которой представлен персонаж с фресок Микеланджело в Сикстинской капелле – иудейский царь Авия: о нем известно, что, стоя на высоком утёсе, он воодушевлял своих солдат, шедших на войну, унаследованную им от отца, войну, в которой он победил. Вся эта история на гравюре Блейка не читается, но Авия изображён с такой же согнутой спиной, с такой же чеканной мускулатурой, как у Ньютона, что возникает искушение сказать, что и Ньютон унаследовал войну и теперь вынужден судорожно поворачиваться спиной ко всему пёстрому миру, чтобы победить в этой войне. Ещё один след отыскивается в одной из иллюстраций из серии «Естественной религии не существует»: на ней изображён старик, стоящий коленями на земле, на которой он циркулем чертит иллюстрацию к подписи Блейка: «Выводы. Тот, кто видит во всём сущем бесконечное, видит Бога. Тот же, кто видит только рациональное, видит одного лишь себя». И в этом есть, безусловно, и победа, и озарение, и героическое человечество, которое в лице Ньютона отыскивает истину; но в тот самый момент, когда истина найдена, выявляется её ограниченность. Ибо найденная истина вечно пребудет истиной, будь то законы Ньютона или прочие научные абсолюты, но одновременно с тем, как раскрывается истина, на сцену выходит и заблуждение. Заблуждение – это, так сказать, тень истины. И чем больше разрастается истина, тем больше разрастается её тень. Ибо, как пишет в одной из заметок Блейк: «…Все мы, жители Земли, объединены мыслью, ибо невозможно мыслить, не имея перед собой образа чего-либо земного» (цитирую по книге: Northrop Frye. «Fearful Symmetry. A Study of William Blake». Нортроп Фрай*. «Пугающая симметрия: изучение творчества Уильяма Блейка»).
Взгляд пятый. Невозможно видеть предмет, не направив на него взгляд, который сам является частью предмета. Поэтому созданный Блейком двойственный образ героя является одновременно и образом тени героя, этого монументального, многозначного утёса под нависшими сумрачными небесами – утёса, от которого неотделим сам герой, не подозревающий, что свет, который он узрел, – это свет, исходящий из его собственного взгляда. Помещённый на эту гравюру, где свет перемешан с тенью, Ньютон мог бы вполне напомнить Прометея. Разумеется, сердце, гениталии и печень Ньютона не изображены явно, но находятся точно по центру изображения, так что никакому орлу не выклевать печень при свете дня и никакому Зевсу не заставить её вырасти заново под покровом ночи. Но впечатление такое, что он, во всей своей нагой невинности, похитил огонь у богов и в качестве кары за своё бунтарство прикован к утёсу, выброшен на скалы не сердца, но разума, внутри своего же черепа. Образ блистательной человеческой беспомощности, в котором Ньютон своим циркулем, распахивающим крылья и превращающимся в орла, истязает сам себя. День за днём всё те же пафосные старания замучить истину до смерти и заставить рассудок выведать обиталище Бога.
Наивный читатель
Сочиняя стихи, я могу делать вид, будто пишу не я – пишет сам язык.
Я делаю вид, будто можно, сместив акцент с собственной личности, фактически наблюдать за языком извне, как будто я сама никогда им не пользовалась.
В общем, я делаю вид, будто между языком и миром существует особая связь. Будто бы отдельные слова без моего участия напрямую прикасаются к явлениям, на которые указывают. Так для мира становится возможно найти смысл в самом себе. Смысл, существующий изначально.
Вот так – просто делаю вид. Но чувство такое, что иначе нельзя. Мне нельзя не искать смысл мира, и не потому, что таково моё решение, наверное, даже не потому, что таково моё желание, а потому, что я, как любой другой, кто вырос на Земле, так же как на Земле вырастает дерево, в сущности, как органичная часть мира не могу не творить смысл, тот смысл, который существует изначально и который непрестанно поворачивает сам себя новыми гранями, – смысл, который мы вкладываем в понятие выживания.
Я могу выразить это иначе. То, что я говорю сейчас, в принципе не отличается от того, как деревья шелестят листьями. Самовоспроизводящиеся, саморегулирующиеся биологические системы по своей сути подобны друг другу, будь то деревья или люди.
Как человек, я могу, разумеется, возразить, что вот я сижу здесь у окна и вижу дерево, при этом я исхожу из того, что дерево меня не видит. Но что означает «видеть»? Слово на птичьем языке людей… Разумеется, это верно, что дерево ничего не видит, но ведь по-своему оно всё же увидело меня, ощутив присутствие человека если не напрямую, то хотя бы по загрязнению воздуха.
Можно сказать, что это указывает, в сущности, лишь на то, что человек расположен в иерархии выше дерева и обладает властью над вещами, короче, именно мы решаем, должно ли дерево умереть, а не наоборот. Но кто знает, какими именно гранями следует поворачивать смысл? То, что выглядит как гибель леса, возможно, является знаком того, что в опасности мы сами, что погибнуть предстоит нам самим – вслед за лесами, конечно.
Хотя в данном случае мы вслед за лесами или наоборот –