может потребовать назад свой страх, свою жажду и своё будущее. Без них не обойтись, если удивление, с которым мы рождаемся и которое заставляет нас чувствовать за всем смысл, не полностью ослабло. Поэтому трудиться – значит сохранять жизнерадостность. А как этого достичь, если мы испытываем удивление раз в год, летним вечером, наблюдая из кемпинга особенно красивый закат? А всё прочее – сплошной кавардак, лучше бы мы совсем не трудились.
Энергия
В то, что мы называем бесконечностью, фотоны уносят поток солнечной энергии; врезаясь в земную поверхность, они мгновенно теряют импульс и отдают энергию, которая становится теплом.
Мне представляется, что жизнь могла возникнуть, чтобы слегка сгладить вызванное этим состояние шока.
Что деревья, подобные перевёрнутым пирамидам, стали форпостом Земли на пути света, чтобы смягчить этот процесс, но в самом этом смягчении лежит дифференциация, в дифференциации – числа, а в числах – познание и разум.
Поэтому можно представить себе, что и числа существуют помимо человека, и хотя вслух считаем мы, счёт – молча, про себя – ведут феномены, существующие как числа с той же неизбежностью, с какой они существуют как феномены: растения, кристаллы, элементы (назовём, во всяком случае, те феномены, в понимании чьего числового выражения мы уже достаточно продвинулись).
Речь вовсе не о том, что мы извне привносим ту или иную доморощенную числовую последовательность, которую навязываем существующим феноменам, чтобы навести порядок в царящем беспорядке.
Всё наоборот. Порядок существует. И числа, как они представляются нашему сознанию, являются лишь приближением к образу того порядка, в котором числа материализуются в динамических структурах.
Далее, я представляю себе, что динамические структуры, стоящие за развитием природных феноменов, идентичны структурам, лежащим в основе развития человека и человеческого общества.
Что человек является частью попытки земной жизни смягчить шоковую волну, излучаемую Солнцем. Что нам, разумеется, недоступен тот непосредственный обмен веществом со светом, каким обладают планеты. Но что мы, по мере сил строя свои последовательные приближения к истине, дифференцируем неделимую трансформацию солнечного света.
Так что мы с нашими телами, принадлежащими биологическому пространству, являемся чем-то вроде громоотводов, защиты от резкой и недифференцированной траты тепла, чем-то вроде упреждения, отсрочки смерти Солнца – отсрочки, которую мы называем жизнью.
С этой точки зрения мы являемся чем-то вроде сглаживания разрывной функции, ряби на поверхности падающей воды, – мы слились в единое целое с той дымящейся раной, которую пытаемся исцелить непрестанными метаморфозами.
Наша устремлённость в будущее, наше продолжение рода и наш труд, вся наша утопическая функция есть наша способность к преобразованию энергии и смягчению, возможно, даже к украшению процесса её высвобождения самим фактом нашего существования.
Это также означает, что конфликт между людьми или между миром, сотворённым людьми, и биологическим пространством вполне можно констатировать и дискутировать на языке слов, статистики и вычислений, и, следовательно, он может вылиться в борьбу; какой-то результат это даст, но проблема конфликта возвращается, явно или замаскированно – ибо проблему нельзя решить, но можно пережить.
Быть добрым или злым – это не выход.
Но в той же мере мы можем отождествить себя с энергией – источником радости в этом мире, и в той же мере мы можем обрести надежду научиться различать добро и зло.
Полагаю, что если столько людей убеждены, что ветряные мельницы и солнечные коллекторы поставляют более правильные формы энергии, так это потому, что навеваемый ими образ энергии бередит нашу душу и даёт ясное ощущение того, что различать добро и зло не просто стоит – но и возможно.
И напротив, образ энергии атомной электростанции по своей сути всегда будет внушать разуму формы страха, не имеющие совершенно ничего общего со статистикой. И можно сколько угодно доказывать, что ни аварий, ни катастроф случиться не может, что энергия эта – самая безопасная, чистая, мирная, какая только может быть, – решающим всё равно останется то, что наше сознание не греет образ энергии, получаемой с минимумом трансформаций.
Мы готовы всё отдать за живописнейшие, извилистые и наиболее поучительные окольные пути к цели.
Ведь каждый ребёнок знает, что в этом мире никуда не придёшь, если идёшь по прямой. Если идёшь по бордюру, надо балансировать, по ступенькам – скакать, войти в калитку, обогнуть дерево, а если даже по пути никаких особых дел нет, а перед тобой просто мощёный тротуар, то запреты и опасности надо выдумать и ступать медленно, сосредоточенно, во что бы то ни стало избегая краёв плиток.
Точно так же как ребёнка нельзя научить одними лишь словами и наставлениями идти прямым путём от А до Я, так же нельзя запретами раз и навсегда внушить различие между добром и злом, между опекой и насилием. Надо измерить свои силы, измерить гармонию сознания и этих сил, надо перегнать смерть и найти самый окольный путь в лабиринте – и лишь тогда можно быть абсолютно уверенным, что насилие трансформируется в градации опеки.
То, что я называю ирреализацией, есть подобное сотрудничество с изначально присутствующей глубинной энергетической плоскостью.
Раз уж несущий смерть солнечный свет прибывает сюда точно с той отсрочкой, которая делает его животворящим, то и нам следует продолжать наш труд как образ этой отсрочки.
Первая и самая важная отсрочка случится само собой, если мы разделим пищу, имеющуюся на Земле, между всеми поровну.
И под пищей я понимаю пищу.
Пока мы не почувствуем себя обязанными делиться энергией, мы никогда не придём к тому, чтобы поделиться способностью различать добро и зло.
Братство
Недавно мне довелось прочитать о сплавах, которые при определённых температурах могут, как мы бы сказали, «помнить» те формы, в которых они пребывали при других температурах.
Я представляю себе братство как такой сплав, как ирреализацию общей памяти о первоэлементах бытия.
Я представляю себе, что для человека возможно при определённых температурах – а душевные порывы в обществе всегда отмечены определённой температурой – помнить те формы, формы поведения и языковые пространства, в которых он пребывал при иных температурах.
Точно так же как поэзия в своих лучших образцах всегда исходит из первоэлементов языка, устанавливая между ними живые связи, – так же в обществе существуют формы поведения, приметы и обычаи, которые, хотя чаще всего и выглядят весьма неуклюже, исходят из первоэлементов общества и воссоздают телесную память о самых глубинных живых связях, без которых мы, возможно, и рождались бы свободными и равными, но никогда не смогли бы прожить жизнь как браться и сестры.
Свободу и равенство можно закреплять законодательно, законы можно постепенно