времена и обладал фантазией советских вождей, то он поместил бы страшный последний круг ада именно сюда — в СВИТЛ. Как великий поэт смог предвидеть «свитловское» реальное воплощение страшнейших пыток последнего круга земного ада, остается творческой загадкой гения. Грешников этого круга поэт увидел впаянными по горло в вечный лед застывшего озера.
Зимой не скованы такими льдами
толстенными ни в Австрии Дунай,
ни Дон под хлада небесами,
как было здесь; и если б невзначай
скалы альпийские упали
на этот лед, не треснул бы и край.
О, да — такой вечной мерзлоты, как в СВИТЛе, нет нигде на земной поверхности, и именно в эту ледяную землю «впаял» советский режим тысячи тысяч отнюдь не грешников, а, напротив, по преимуществу безвинных порядочных людей, не похожих на взращенных режимом совков. Страшна была открывшаяся пророку участь этих людей…
С дрожащими от холода губами
лицо пониже каждый наклонил
и горечь сердца выдавал глазами.
Я взглядом всех по кругу обводил;
заметил двух, друг к другу так прижатых,
что каждый волосы свои с другим слепил.
Рассказывают, что из первых тысяч заключенных, доставленных сюда поздней осенью 1932 года, колымскую зиму мало кто пережил — почти все умерли, но это не остановило «мужественных строителей социализма» из органов НКВД. Из тысяч завезенных сюда в следующем 1933 году выжило чуть больше, что крайне вдохновило чекистов на «новые трудовые свершения», и, начиная с 1934 года, планы партии по строительству Колымской магистрали и добыче золота неизменно выполнялись и перевыполнялись благодаря неубывающему потоку каторжников, навечно терявшемуся в вечной мерзлоте колымской земли.
Рассказывают легенды о том, как много здесь было золота в те далекие времена, так много, что для его добычи поначалу не требовалась никакая техника. Якобы зэк мог без всякого инструмента за день собрать по берегам Колымы консервную банку золота, за что ему полагалась дополнительная пайка хлеба. Сейчас золото добывают иначе, но и теперь весь этот край живет и работает ради золота. Всё производство, все силы направлены на это, хотя многое, конечно, изменилось и место каторжников заняли вольнонаемные искатели заработков. Но неистребимый налет убогости и нищеты, как вечное клеймо, пробивается здесь повсюду сквозь блеск золота, благодаря которому всё это создано, а еще больше погублено.
В Сусумане я пробыл два дня. Выяснилось, что тот уголовник, который бежал из лагеря и которого столь интенсивно искали в Магадане, — местный сусуманский житель и до сих пор не пойман. Он отсиживал пожизненный срок за убийство мужа своей любовницы — якобы убил его, а затем вместе с любимой разрезал на мелкие части и т. д. без подробностей… Вот такие страсти кипят здесь при столь низких температурах. В страшном сне не мог я предвидеть тогда, что подобное может случиться в моем ближайшем окружении. В городе живет примерно 16 тысяч человек. В летнее время года здесь не нужно электрическое освещение — ночью на улице и в помещениях светло так, как не бывает даже в разгар белых ночей в Ленинграде. Отсутствие темноты подчеркивает убожество этого места. Во время моего пребывания здесь почти непрерывно шел дождь, вследствие чего было невообразимо грязно. Тот, кто знает только европейскую грязь, с трудом сможет представить себе грязь колымскую. Это сплошная черно-серая жижа, в которой ботинок или сапог утопает по щиколотку. Такая же черная жижа покрывает все автомобили. В городе строят новые пятиэтажные дома, все на сваях, которые вбиваются в грунт под слой вечной мерзлоты. Дома как бы парят в воздухе, однако ощущения легкости не создается, по-видимому, из-за общего неопрятного фона. На всём лежит отпечаток временности, характерный для всего этого края. Лучшее впечатление производят местные продовольственные магазины. Ассортимент продуктов в них значительно богаче, чем в российской провинции. Мясо, в том числе импортное, например, австралийская баранина, продается совершенно свободно, без ограничений. Два раза в неделю продают колбасу, иногда бывают сыр и масло. Молоко есть почти всё время. Много рыбы, свободно продается треска, иногда завозят свежую кету. Хуже, конечно, с овощами и фруктами — они появляются эпизодически и стоят безумно дорого. Микроскопическая порция салата из свежей капусты или капустные щи оказываются дороже, чем солидный бифштекс.
Мой хозяин Коля продолжает опекать меня, конечно, не бесплатно. Узнав, что я собираюсь в Мяунджу, и критически осмотрев мою одежду и ленинградские ботиночки, он повел меня на местный склад экипировки золотодобытчиков. Там мы купили совершенно роскошное новое обмундирование: сапоги кирзовые, сапоги резиновые, «элегантные» черные под цвет местной грязи штаны и куртку, «прекрасный» прорезиненный плащ синего цвета с поясом, а главное — предмет под названием «накомарник». Представьте себе широкополую шляпу черного цвета, к которой пришито нечто вроде плотной дамской вуалетки по всей окружности. Всё это сооружение одевается на голову, и сквозь черную вуаль просвечивает лицо и пробиваются борода и усы, у кого они есть. Вид отвратительный и устрашающий, но, как мне было разъяснено, от комаров предохраняет полностью. Впоследствии я, признаться, почти не пользовался накомарником — в основном из эстетических соображений, а кроме того, при высоких температурах через него трудно дышать. Я предпочитал намазываться всевозможными антикомариными эмульсиями — действуют они безотказно, но воняют…
Коля помог найти шофера, который согласился подбросить меня по Колымской трассе за 100 км от Сусумана в поселок с прелестным названием Мяунджа. И вот мы едем на видавшем виды газике по Колымскому тракту. После проливных дождей тракт грязен, размыт, весь в лужах и рытвинах, но говорят, что это к лучшему — когда он сухой, то можно задохнуться от пыли. Колымский тракт — конечно же, уникальная дорога, — можно сказать, великий тракт, великий — я не оговорился — по нескольким причинам. Во-первых, это единственная дорога, связывающая отдаленный Колымский край, как здесь говорят, с «материком». Во-вторых, наверное, ни по одному шоссе в мире не перевезено столько золота, как по этой грязной дороге. Ну, и главное — дорога построена политическими заключенными сталинского режима, она в определенной мере является вечным символом этого режима. Тысячи каторжан пробивали этот путь среди сопок и болот, долбили мерзлую землю кайлами, ломами и лопатами, рыли ямы под столбы для электрических и телефонных проводов, таскали тачками мерзлую землю и камни. Они умирали здесь от невыносимого холода зимой и от беспощадного гнуса жарким летом, умирали от голода и непосильного труда, от болезней, пуль и издевательств вохровцев. Здесь говорят, что Колымская