свидетельства о браке. Но твое появление, надеюсь, его успокоит. Потому и устроила этот спектакль. Ты уж извини, что я так цинично использую тебя…
— Аделина, скажи мне… Как далеко распространяются мои супружеские права и обязанности?
— Очень далеко, бесконечно…
Она прильнула ко мне и снова зашептала неровно: «Я так соскучилась… Не представляешь, как я ждала тебя. У меня голова кружится от нетерпения. Я не могу больше ждать, не могу больше…» В ту первую ночь в Мяундже я убедился в этом сполна…
Аделина живет в комнате на двоих; ее соседка — тоже ссыльная, немолодая медсестра из местного медпункта — деликатно переселилась на время моего приезда в другую комнату. Бытовые условия здесь сносные — я опасался, что будет намного хуже. Все удобства расположены в середине общего коридора — мужской и женский туалеты, умывальники с горячей и холодной водой, большая общая кухня, а главное — горячий душ, работающий круглосуточно. Население барака на треть состоит из осужденных на поселение, остальные — временные жильцы из числа вольнонаемных, приехавших сюда на заработки. Здесь платят больше, чем на «материке» — за северный тяжелый климат, за отдаленность и… не знаю, за что еще, но значительно больше. Запомнилось безликое множество каких-то погрязших в борьбе за деньги мужчин и женщин. Народ этот в основном тихий, непьющий — хулиганство и воровство здесь большая редкость. У всех другие цели и сверхзадачи — заработать побольше денег и поскорее же уехать на «материк». Не всем, однако, это удается, некоторые погрязают в борьбе за деньги, запутываются в долгах, на многие годы застревают здесь, а то и становятся постоянными жителями. Короче, как у классика, — «люди гибнут за металл». В те дни на Колыме я вел дневник урывками, многое из памяти стерлось…
Запомнился, конечно, Паша, с которым мы познакомились так выразительно. Он приехал вместе с женой из Калуги, чтобы заработать на квартиру и машину на «материке». Паша потом возил нас с Адюшей, как он ее называл, по колымским дорогам и сопкам, и мы подружились. Он был виртуозным матерщинником, но главное — совершенно естественно, без грубости переходил за грань, как говорят, нормативной лексики и, по моим наблюдениям, даже не имел четких представлений об этой грани. Аделина воспринимала его речь с профессиональным интересом, с пониманием неполноты своего университетского филологического образования. Соседка Аделины по комнате с редким именем Изольда была почти что местная, из Якутска — тысяча километров здесь за расстояние не считается. Она была замкнутой молчаливой женщиной, о своей семье и себе почти ничего не рассказывала, что вполне устраивало Аделину, которая не переносила вынужденных разговоров с неблизкими ей людьми. Из редких обмолвок Изольды — проживание в одной комнате совсем уж без общения невозможно — Аделина поняла, что, работая медсестрой в якутской больнице, Изольда напутала что-то с лекарством. К несчастью, ее пациент оказался родственником какой-то местной шишки, и случай подвели под преступную халатность. Еще запомнились четыре девицы из Башкирии, приехавшие подзаработать и, если повезет, найти мужей, желательно из числа золотодобытчиков. Золотодобытчиков здесь, в Мяундже, кстати, нет — они живут отдельно от всех в своих временных поселках, что, вероятно, предотвращает махинации с золотом.
Мы с Аделиной вышли из барака на свет божий через сутки, и она наконец-то показала мне место своей ссылки. Мяунджа — поселок городского типа при большой электростанции, которая называется Аркоголинская ГРЭС. Это чудовище пожирает в сутки тысячу тонн угля, который возят сюда на гигантских 40-тонных самосвалах «Белаз». Благодаря близости к электростанции поселок обладает рядом преимуществ по сравнению с другими населенными пунктами Сусуманского района — одного из наиболее заселенных мест Колымы. Главное из этих преимуществ — неограниченное количество горячей воды в любое время года, а отсюда — тепло, возможность помыться и ряд других бытовых удобств. В поселке несколько улиц, застроенных, главным образом, двухэтажными домами. В центре, как я уже рассказывал, клуб-кинотеатр, ресторан и всевозможные административные здания поселковой власти. Всё это построено в свое время заключенными, а спроектировано теми, кто пытался подсластить грязь и вонь советского ГУЛАГа грекоподобной архитектурой, долженствующей отразить величие свершений народа под руководством партии. До середины 1950-х годов здесь был большой концлагерь. Теперь живут только вольные работники и ссыльные поселенцы. Во всей округе не осталось ни одного концлагеря, а последний переоборудован в лечебно-трудовое учреждение для алкоголиков со всей Магаданской области — их здесь лечат два года. В Мяундже, как и в Сусумане, строят безликие пятиэтажные дома на сваях. Для экономии все трубопроводы располагают над поверхностью земли — иначе из-за вечной мерзлоты нужно было бы зарывать их слишком глубоко. Трубы эти, обмотанные каким-то грязным теплосберегающим тряпьем в заплатах, уродуют и без того неприглядный окружающий пейзаж.
Вечером пошли поужинать в ресторан. Аделина была ослепительно хороша. Она надела свое ленинградское платье, а меня уговорила надеть белую рубашку с галстуком, позаимствованным у Паши, — внешний вид мужа должен был соответствовать его серьезному общественному положению, анонсированному женой. Мне же, на самом деле, нужно было договориться, чтобы Степан Степаныч отпустил Аделину в отпуск на неделю. Основную часть его небольшого кабинетика при кухне занимал роскошный раскладной диван из дефицитного югославского мебельного гарнитура, на котором, судя по всему, избранницы шефа исполняли свои прямые «служебные обязанности». Наши переговоры шли на вполне дипломатическом уровне с выражением всевозможных знаков уважения к высокому положению договаривающихся сторон. Степан Степаныч поинтересовался, где я служу, и я ответил, что «служу начальником подразделения на одном из закрытых предприятий министерства общего машиностроения». Я сказал именно так намеренно потому, что каждый ответственный советский работник знал то, чего никто не должен был знать, — под этим нелепым названием скрывается совершенно секретное ракетостроительное ведомство. Судя по уважительному кивку, Степан Степаныч это знал.
Он затем начал деликатно намекать, что, мол, в документах Аделины ее «семейное положение не нашло достаточного отражения», но я прервал его и с пафосом провозгласил, что главное в нашей советской действительности — это реальное состояние дел, а не бюрократические бумажки, и что, мол, это всё можно будет со временем уладить. Похоже, он вполне удовлетворился моими разъяснениями, почему-то не обратив внимания на несоответствие секретной работы мужа со ссыльным статусом жены. Впрочем, наверное, сообщил о своих подозрениях кому надо. Но меня это мало волновало, и я перешел к делу, предварительно вручив Степану Степанычу коробку ленинградских конфет для его «уважаемой супруги». Я еще намекнул, что готов «компенсировать естественные убытки предприятия», но Степан Степаныч дал понять, что деньги его абсолютно не интересуют, то