class="p1">В этой части своего правдивого рассказа я хочу наконец-то перестать морочить голову фантомами путешествий в виртуальном пространстве, а пойти, как говорят, навстречу пожеланиям читателей и описать реальное путешествие в далекий и совершенно недоступный туристам край под названием Колыма. Может быть, мои старания не пройдут даром и кто-нибудь вместо того, чтобы толкаться на пляже южного курорта, захочет посетить этот край, бывший земным филиалом небесного ада на протяжении четверти века.
Помимо известных читателю обстоятельств и естественного чувства, названного классиком «нетерпением сердца», меня влекло на Колыму нереализованное по «техническим причинам» страстное желание совершить кругосветное путешествие. Конечно, подмена такового на комфортабельном лайнере поездкой на Колыму может быть воспринята как саркастическая насмешка над обществом развитого социализма. На это могу возразить «антисоветским злопыхателям», что расстояние от Ленинграда до Магадана столь огромно, что съездил туда и обратно — вот тебе и треть земного экватора. Из чего нетрудно уразуметь: с точки зрения расстояния три хождения на Колыму равны одному кругосветному путешествию. Так размышлял я теплой летней ночью по дороге в ленинградский аэропорт «Пулково», проявляя высшую степень толерантности к советской свободе, которая, как известно из классиков, есть «осознанная необходимость».
Когда от Аделины пришло письмо, я первым делом взглянул на обратный адрес и ужаснулся — Магаданская область. Мы тогда уже читали и Солженицына, и Шаламова; описанный ими кошмар колымских концлагерей еще не рассеялся во тьме неведения, накрывшей последующие жизнерадостные поколения. Я позвонил Иосифу Михайловичу и едва ли не потребовал немедленного свидания. Мы встретились на том же месте в Михайловском саду, где он сообщил мне об аресте Аделины, и я с ходу почти закричал: «Как вы могли допустить, что девушку отправили на Колыму?» Иосиф Михайлович, как всегда, был невозмутим, предложил мне присесть и успокоиться. Смысл его последующих разъяснений сводился к следующему. Отдаленность поселения от Ленинграда не имеет значения в данном случае. Значительно важнее два других фактора: бытовые условия поселения и перспектива скорейшего условно-досрочного освобождения. По условиям Колыма лучше, чем Архангельск или Коми. «Оставьте ваши представления о Колыме сталинских времен, почерпнутые из мемуаров бывших зэков. Там давно уже нет лагерей, все они ликвидированы лет двадцать назад», — убеждал он меня. Потом Иосиф Михайлович, не вдаваясь в непонятные мне детали, намекнул, что вызволить Аделину из Колымы ему будет легче, чем из любого другого места. Я поверил и понял, что меня ждет увлекательная поездка — Аделина очень просила приехать. Поначалу собирался оформить командировку на наш Камчатский полигон и по дороге заехать к ней в поселок где-то под Магаданом, но потом решил, что это перебор — под видом оплаченной государством командировки на секретный объект поехать к своей любовнице, отбывающей наказание за антисоветскую деятельность.
В половину первого ночи реактивный самолет ТУ-154 — лучший, заметьте, пассажирский авиалайнер Советского Союза, следующий рейсом Ленинград — Петропавловск-Камчатский, круто оторвался от ленинградской земли и ушел в небо. Это самый протяженный внутрисоюзный маршрут — 13 часов полета, 13 часов густо спрессованного времени. Ни расстояния, ни масштабов этого громадного пути не чувствуется — всё «съедает» чудо самолета, летящего на высоте 10 км со скоростью 960 км в час. И только мысленно представляешь бесконечные просторы Сибири и Дальнего Востока, над которыми пролетаешь. Ведь еще несколько десятилетий назад сюда почти невозможно было добраться. Первые массовые поселенцы — советские политзэки-каторжане — поступали в район нынешнего Магадана в трюмах пароходов и барж через дальневосточные порты. Пассажирской авиации тогда не существовало, а наземного пути сюда не было. И сейчас здесь на тысячи километров ни одной железной дороги — вечная мерзлота. Автомобилем до Магадана можно добраться по одной-единственной дороге, идущей из Якутска, — по легендарной Колымской трассе, построенной на костях каторжан в буквальном и переносном смысле. Я изъездил эту трассу, я пропитался этой трассой. Если идет дождь, то грязь — черно-серая, липкая — покрывает автомобиль сверху донизу. Если же сухо, то пыль — желто-серая, густая — сплошным непробиваемым облаком стелется над дорогой и всем, что слева и справа. Водители почти ничего не видят, фары помогают слабо.
Это, впрочем, из более позднего опыта, а пока я лечу в комфортабельном салоне авиалайнера, и обаятельная стюардесса подает ужин: красную икру, салат, телятину, булочки, специи, кофе, пирожное — всё в изящной упаковке. Аэрофлот «стирает грани между городом и деревней», между партийно-государственной номенклатурой, которая все это ест повседневно, и простым советским человеком, давно забывшим, что подобное обслуживание существует в природе. Вероятно, причина такого «стирания граней» в том, что номенклатура достаточно высокого уровня вынуждена летать вместе с плебсом. Рядом со мной в самолете расположилась веселая компания — двенадцать интеллигентных мужчин среднего возраста. Симпатичные ребята, бородатые очкарики. Поочередно потихоньку пьют из одной фляжки взятую с собой водку. Говорят, что едут рыбачить на Колыму, но по всему видно, что это легенда прикрытия. В Омске во время перекура знакомлюсь с ними поближе. Выясняется, что они — научные работники и преподаватели одного из ленинградских вузов. Едут в свой отпуск на заработки и относятся к той категории людей умственного труда, который возможен только в стране победившего социализма. Называют данную категорию трудяг шабашниками. Удивился бы я тогда, узнав, как вскоре переплетется моя судьба с этими ребятами при самых неожиданных обстоятельствах…
Из Ленинграда в Петропавловск-Камчатский самолет летит с тремя посадками: в Омске, Братске и Магадане. Сразу после Омска кормят еще раз и опять хорошо. В Братске уже вторая половина дня, отлично видны плотина Братской ГЭС и Братское море. А затем снова полет над бесконечной тайгой Якутии и Дальнего Востока — последние, длинные, утомительные часы… Наконец идем на посадку в Магадане, пробиваем сплошную облачность, снижаемся между низкими темно-серыми тучами и темно-серой мокрой землей в сплошном потоке дождя. Тупой удар о взлетно-посадочную полосу, резкое торможение, остановка… Самолет подруливает к невзрачному зданию аэропорта, подают трап, но никого не выпускают. В салон четким шагом входит молоденький солдат с зелеными нашивками, идет вперед и, щелкнув каблуками сапог, разворачивается лицом к пассажирам: «Пограничная охрана Комитета государственной безопасности. Прошу приготовить документы».
Так я вступил на землю Магадана — столицы Колымского края, на землю, воспетую в каторжных песнях и проклятую тысячами политзаключенных. Я вступил на землю очень красивую и чудовищно изуродованную, блеск и нищета которой затянуты в единый неразрывный узел великолепным и отталкивающим, но одним-единственным общим словом — золото!
В Магадан я, собственно говоря, не попал — это закрытый пограничный город, и въезд в него разрешен только по спецпропускам. Что в этом городе секретного