шлём тебе самый тёплый привет с Донбасса. Будь здоров и помни о нас, всех советских людях, кто остался в тылу, но болеет душой за нашу Победу. Бей проклятых фашистских извергов! Гони их с нашей родной Советской земли! Только ты, боец нашей доблестной Рабоче-Крестьянской Красной Армии, можешь избавить мир от фашистской заразы! Разгроми же врага и возвращайся домой с Победой, к твоей матери, к твоей сестре, к твоей жене и детям!»
Надя прочитала обращение к товарищу бойцу так воодушевлённо и проникновенно, словно он стоял сейчас прямо перед ней.
– Ты помнишь это письмо наизусть, слово в слово? – в очередной раз восхитился Виктор.
– Ещё бы мне его не помнить, когда я столько раз его переписала! – ответила Надя и тут же прибавила со вздохом: – А теперь мы в оккупации, и на фронт писем больше не отправишь! Кому теперь нужны эти платочки с петушками? Я его и вышивала-то только чтобы успокоиться. Собаку жалко! Только-только подросла.
Надя вдруг опустила глаза и всхлипнула:
– Мне её папа перед самой войной подарил… Эльзу.
Две крупные слезы скатились по Надиным щекам.
Виктор вспомнил о пустой будке во дворе и спросил сочувственно:
– Это немцы сделали?
Надя кивнула:
– Застрелили, сволочи! Они знаешь сколько собак постреляли, когда по нашей улице проходили? Только за то, что лаяли!
– У нас в Краснодоне тоже, – сказал Виктор, хотя и понимая, что Наде её Эльза дороже всех собак на свете, но всё же стараясь выразить ей свою поддержку.
– Как я их ненавижу, этих гадов! – вытирая слёзы, сквозь зубы процедила Надя. – Как бы я хотела убивать их своими собственными руками! Ну, или делать против них хоть что-нибудь! Ведь невозможно просто так мириться с их разбоем и ничего не делать!
Виктор внимательно смотрел в Надины горячие чёрные глаза.
– Они нас всех за рабов своих считают! – гневно воскликнула она. – А рабам ни собак, ни скот держать не дозволено! Вон, у людей коров отнимают! Вывесили в управе объявление, чтобы с коровы в день три литра молока сдавали; а кто не сдаст – тому и коровы своей уже не видать, отнимут и угонят в Германию!
– И что, много уже коров у вас в Изварино отняли? – быстро спросил Виктор.
– Говорят, только начали, – ответила Надя. – Сначала молоком брали. Полицаям так интересней, но фрицы теперь свой порядок наводят.
Виктор снова выдержал паузу, испытующе глядя на Надю.
– Ты молодец, – смягчил он улыбкой свой пристальный и строгий взгляд. – Но вот так откровенно разговаривать с первым встречным сейчас очень опасно.
– А с первым встречным я и не стану, – ответила Надя, кажется, не особо смутившись. – У меня и характер неразговорчивый, можешь Валю спросить. Это я только с тобой.
– Но ты же в первый раз меня видишь и совсем не знаешь! – возразил Виктор.
– Знаю, – возразила в свою очередь Надя. – Мне про тебя Валя рассказывала много. И ты сам сказал, что ты из Краснодона и тебя зовут Виктор. Я сразу тебя узнала. Валя говорила, что у тебя глаза летом синие, а зимой голубые. Они у тебя и вправду необычные, я таких ещё не видела.
Не успел Виктор смутиться, а Надя – пояснить, что она имела в виду, как на пороге появилась Валентина. Судя по её серому застиранному платью и повязанному по-деревенски платку, она была там, где предпочтительней оставаться незаметной.
– Витя! – обрадовалась Валя. – Можешь не верить, а мы тебя ждали! Я так и знала, что ты на днях у нас появишься! Будем пить травяной чай с вареньем.
Виктор видел, что между сёстрами Угрипнюк секретов нет. И ему ничего не оставалось, как обрадовать Надю новым текстом, переписывая который, она могла внести свой вклад в дело борьбы с оккупантами. Надиному счастью не было предела, когда она получила из рук Виктора текст и пробежала его глазами.
– Не зря я на письмах бойцам тренировалась! – воскликнула она. – Я умею писать и быстро, и красиво! Штук по двести таких за день могу делать.
– Очень хорошо, – одобрил Виктор. – И всё же с помощниками можно сделать больше. Ты, Валентина, подумай, кому здесь, в Изварино, можно довериться в этом деле. Может быть, со временем удастся достать радиоприёмник, чтобы вы могли слушать сводки. А пока я буду приносить их вам.
– Я поговорю кое с кем из девчат, – пообещала Валентина.
– И я тоже, – подхватила Надя.
– Знаешь, какой вопрос я задавал бы своим подругам и друзьям на твоём месте? – Виктор интригующе посмотрел на Надю и выдержал паузу. – Я бы спрашивал каждого: хотел бы он вступить в комсомол. И если человек хочет, я давал бы ему задание.
– Замечательная идея, – живо согласилась Валентина. – Выполнение поручений по подпольной работе – лучшая рекомендация. Когда кончится оккупация, такие кандидаты будут в приоритете!
– Не вижу смысла ждать конца оккупации, – заявил Виктор. – Те, кто покажет себя достойными, могут дать комсомольскую клятву. Мы выдадим им временные комсомольские билеты. А когда кончится оккупация, райком комсомола заменит их на постоянные.
– Правильно! Зачем ждать конца оккупации? – горячо поддержала его Надя. – Я ведь сама ещё не комсомолка! И именно сейчас горько сожалею об этом.
– Мысль привлекать помощников таким образом поддерживаю, но идею с комсомольскими билетами – категорически нет, – продолжала упорствовать Валентина. – Ты же понимаешь, Виктор, как это опасно. Во время оккупации каждая такая бумажка может стоить жизни. А разве она её стоит?
– Стоит! – убеждённо возразила Надя.
Видя, как с обеих сторон растёт непреклонность и готовность спорить, Виктор предложил пока оставить этот вопрос открытым.
– Я думаю, здесь нужен индивидуальный подход, – произнёс он со своей характерной примирительной интонацией, которая обычно безотказно действовала даже на самых непреклонных спорщиков. – Те из ребят, кто не только не боится иметь сейчас на руках комсомольский билет, но и со всей ответственностью этого желает, имеют такое право, если они фактически принадлежат к комсомольской организации. И мы должны дать им эту возможность.
Надя, повинуясь безмолвному посылу, заданному Виктором, не произнесла ни слова, только посмотрела на него с горячей благодарностью. Но Валентина и тут не отступила:
– Я не сомневаюсь в том, что если ты завёл речь о выдаче комсомольских билетов, значит, имеешь такие полномочия. Но если бы я тебя не знала, то решила бы, что тобой, Витя, движет честолюбие, согласись, совершенно теперь неуместное. Надеюсь, что это не так, и всё же вопрос приходится оставить, как ты говоришь, открытым. Я хотела бы, чтобы ты задал его себе сам и ответил со всей своей честностью, за которую я так тебя