Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

глазели на рукописи, книги, ноты, бюсты, перчатки, перстень, очки, бархатный берет, рояль, на котором играли Рихард Вагнер и его тесть Ференц Лист. Ведь старина Вагнер влюбился, как водится, в дочку своего друга и покровителя, замужнюю маму троих или двоих, не помню, деток и жену композитора фон Бюлова, который дирижировал премьерами опер Вагнера.

Но вдруг поймал я себя на одном противоречии. Говоря о человеческом, слишком человеческом, сам все время в это и вляпываюсь, не так ли? Mein Genosse, буду с тобой откровенен, как обычно: не столь я самокритичен и умен, чтобы это заметить. Эту неприятную новость мне сообщил язвительный рыцарь Песчаный монах. Сперва я вспылил, решив, что он там совсем одичал в йеменской глине, вот и избавляется от желчи — в письмах-посылочках своим товарищам. И даже взялся строчить ему подобающее письмо, которое начиналось с речения З.: «Взгляни, вот яма тарантула! Не хочешь ли ты посмотреть на него самого? Вот висит его сеть: тронь, чтобы она задрожала». Но в этой же главе наткнулся я на следующее замечание З.: «…да будет человек избавлен от мести: вот для меня мост, ведущий к высшей надежде, и радужное небо после долгих гроз. Но другого, конечно, хотят тарантулы». Коротко говоря, тарантулы горят жаждой мщения. А разве я тарантул? Нет, уж лучше оставаться Конем. А Песчаный монах так и вовсе человек, ну только в прошлой ипостаси — дракон. Так дракон, а не тарантул. Уж будем придерживаться регламента, как говорит мой командир Сергей Иванович Панин.

Но снова куда-то я уклонился.

Ладно, вперед. Los! Los! От поместья до театра рукой подать. И я пришел туда пораньше, чтобы не опоздать на встречу с фотографиней. Имя у нее Памела — такое плотное, телесное, да? А на самом деле она… она скорее валькирия, Брунхильда, mein Genosse. И я в этом убедился, побывав снова во чреве этого музыкального кита, как Иона.

Ф. Конь

Глава 44

Mein Genosse! Дописываю.

Это какая-то горячка.

Так вот, и в том обширном чреве летали на небесных конях демоницы сестры валькирии, скакал в облаках Вотан, предавались пороку сестра с братом, инь давила на ян, да так умело и виртуозно, что Вотан приказал своей дочери (внебрачной) валькирии Брунхильде мчаться и обессилить меч Нотунг, который оказался в руках его сына (внебрачного опять же, волчьего рода, ибо зачинал его Вотан в образе волка) и которым сын собирался поразить соперника, мужа своей любимой сестры. Фрикка вынудила принять такое решение Вотана. Как сказал бы З., решение, провонявшее нафталином моралите.

Но вот что было дальше. Брунхильда предстала перед тем волчьим отпрыском… И это, скажу тебе, был сильнейший момент оперы. Меня до дрожи пробрал ее монолог. Вся она сияла серебристой чешуей доспехов, шлема, щита и меча, гибкая, с копной каштановых волос, чернобровая. И пела:

Зигмунд!

Близок час!

Я за тобой пришла!

Я вещий вестник светлой смерти:

кто встретил мой взор,

тот очи смежит навек…

Я виденье бойцов на поле брани:

видит меня герой, избранный мной![268]

Дружище Бацзе, знай, что в эту минуту в далекой Германии в театре, полном слушателей-зрителей и звуков, один из них думал о тебе и вообще о всех тех, кто сейчас там в ущельях и степях. Был бы я верующим язычником, то помолился бы, чтобы норны отвели эту демоницу в сияющей чешуе от вас всех подальше, если только это возможно.

Но — просто сидел и слушал. Даже вцепиться в подлокотники не мог, потому как креслица там деревянные, без затей и даже без подлокотников. Вагнер, служитель муз, требовал служения и от зрителей-слушателей. Правда, некоторые прикупали в фойе специальные подушечки, чтобы известное место тоже не обернулось за пять с половиной часов деревяшкой.

И дальше воительница поет, что, избрав бойца, уводит его в Валгаллу, в вечный зал героев, где его ждут чудные девы и рог меда. Это ведь напоминает то, о чем писал Ша Сэн: сад ассасинов старца Горца и вообще рай мусульман?

Мифы и легенды. Но, mein Genosse, каюсь, в ту минуту я невольно ей поверил. Кому, спрашивается? Певице, играющей роль в придуманном действе в прошлом веке. Что может быть искусственней оперы? Или спектакля? И то и другое я и не любил никогда. А вот изволь полюбоваться: сомлел ваш Конь. Дрожь по шкуре. Убедительно она спела. Ну это и есть сила искусства.

Интересно, что этот Зигмунд, волчий отпрыск, все-таки сумел пересилить ее напор и воинственный пыл, вызвал в ней нешуточную симпатию, заявив, что никуда он не пойдет в вечный тот зал к меду и девам, ибо его мед в одной только сестре. И лучше он погибнет здесь и сейчас. Да и сестру принесет в жертву. Порочная кровосмесительная страсть. Но и она достигает звенящей силы и чистоты. Что является загадкой. То есть любовь не знает стыда и сметает все барьеры. Штука опасная.

А мне, знаешь, кто вспомнился еще? Не угадаешь. Вася Тёркин. Глава «Тёркин и смерть» или «Про смерть», точно не скажу. Но суть именно в этом: смерть — та же валькирия — хочет его, подбитого пулей или осколком, забрать, а он с ней спорит. И пересиливает.

То же и здесь. Убедил обреченный волчий сын валькирию не забирать его в Валгаллу.

Как тут не приплести нашего З.: «Но кто же ненавистен народу, как волк собакам, — свободный ум, враг цепей, кто не молится и живет в лесах»[269]. Этот Зигмунд таков и был — без цепей.

И валькирии вдруг тоже показалось, что на вые ее цепи, и захотелось их сорвать, и она пошла поперек воли Вотана. Захотела выручить этих влюбленных брата и сестру, но Вотан почуял недоброе — а точнее, как раз доброе — и сам явился к месту боя Зигмунда с мужем сестры, и меч Нотунг вдребезги расшибся о подставленное копье бога одноглазого, и Зигмунд был сражен. А Брунхильда подхватила сестру Зигмунда да и унеслась прочь, к сестрам валькириям, кинулась просить их о помощи, но тщетно, те не смеют противиться воле отца, отворачиваются. То же эмблематическая ситуация. Так и бывает. Вроде все жалеют ее и ту женщину, беременную, как сообщает им Брунхильда, но слишком законопослушны. Правда, когда в раскатах грома и блеске молний прилетает на коне