Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

все у нее в порядке. А что не так? Да что, что — всё, у папы командировка заканчивается. Не хочешь уезжать? Не хочу-у-у. Тут друзья и среди наших, и среди плауэнцев. А там ни друзей, ничего и никого, кроме дедушки с бабушкой, которые вечно ворчат, поучают и вообще недовольны их местом проживания, неметчиной. Особенно дедушке это не по сердцу… А что там хорошего у них самих? В Челябинске этом? Одни трубы и заводы. Тоска зеленая, точнее — дымная серо-буро-малиновая. В противогазе ходи. И школа какая? А тут — какие классные доски, штативы для пособий там всяких, пособия в золотистых рамочках, в биологии шкаф, полный птиц и фруктов всяких. Что, прямо птицы и фрукты? Ну чучела и восковые фрукты, а всё будто настоящее. Там такая ярко-желтенькая колибри! Так и хочется ее в ладошках подержать… И унести? Ха-ха… Нет, зачем. Тут все очень честные. Велик где хочешь бросай, никто не притронется. А у моего брата двоюродного, Владика Морозова, украли даже из сарая. В Челябинске. А кабинет химии — во-о-бще-э-э… Столько реактивов, и на каждом уроке опыты, дым столбом, стенки качаются. Зоологичка показывает строение голубя, совы, медведя через диапроектор, накладывает кровеносную систему, потом, нервную, потом лимфосистему. И чуть что — кино: по истории, географии, физике. И живая музыка на танцах. Какая? Здоровская. Военные дяди с гитарами, трубой, ударником приходят. Только плохо, девчонок больше. В нашем классе восемь девочек и только три мальчика, да и тех привозят. Откуда? Из Бад-Эльстера. И что же, друг с дружкой танцуете? Да нет, с малышней из седьмого, шестого…

Она вышла на своей остановке. И только стал я ее ободрять, внушать, что можно и в Челябинске все это устроить… И тут она подскочила как ужаленная, и порхнула, и таким взглядом меня наградила, что мне стало, как говорил Верещагин из «Белого солнца», обидно. За Челябинск.

Но скоро трамвай и к вокзалу подкатил. Вокзал довольно стандартный: прямоугольная коробка из стекла и бетона, площадь пустая и унылая. Очень неприглядно. Да. Так что зря уж эта юная особа убивается. Не так все здесь идеально, будто сплошь девятнадцатый век и далее — назад, в прошлое. Тут тоже новостройки. Бетонные панельки и прочие прелести нашего века. Века минувшие все-таки война проредила. Надо будет у Любы спросить, отчего это нам больше нравится, ну, Дом на Котельнической и старые переулки — Газетный, Никитский, или Кудринская площадь с особнячком, в котором живал Петр Ильич Чайковский, единственный, кстати, дом в Москве, хранящий дух его живого пребывания. Хорошо сказано? Сунь Укун так в жизнь не выскажется. И наверное, никто больше в нашей банде. Не хвалюсь, а констатирую. Видать, неспроста говорят, что есть во мне что-то блоковское. Только я больше на Коня похож. А Блок — меньше, но тоже чуть похож. На такого, знаешь, породистого рысака. У Серова я видел в Третьяковке портрет такого коня. Ну, точнее, портрет князя Юсупова, но мне там больше конь, конечно, понравился. Это тот портрет — их несколько с конем, — где с папироской он. Князь, а не конь.

О ком вообще-то я рассказываю? Уже запутался. Не серчай, mein Genosse.

Ладно, не буду тянуть за хвост… К делу.

Снова — Байройт. Вокзал тут осовременен, но благородная старина видна, сохранена. Да и весь Байройт таков. Еще бы! Град полубога.

До начала представления было время, и я пошастал, как сказал бы Сунь Укун, по мостовым, глазея на строения старинные. Ну это все преимущественно века восемнадцатый да девятнадцатый. Тридцатилетняя война в первой половине семнадцатого погромила там прежние постройки основательно. Хотя и бомбардировщиков не было, а? С чего это вообще люди так изводят друг друга, ты еще не выяснил? Вот конкретно эта тридцатилетняя началась как религиозная война. Чехи ее замутили, как сказал бы, сам знаешь кто. Поднялись против католической церкви. Чехи были преимущественно протестанты. Терлись, терлись противоречия и, когда матерьялы разогрелись, оно и полыхнуло. Но за религиозными противоречиями на самом деле — она, старая песнь нибелунгов, воля к власти, златое кольцо. По сути, злато. Ведь это синонимы. У кого власть, у того и злато. И наоборот.

Пошел я пешком, там от вокзала до Wahnfriedstr, Ванфридштрассе, где стоит особняк Вагнера Ванфрид, выстроенный для него все тем же меценатом Людвигом Вторым Баварским, всего около полутора километра, ну если не особенно петлять по улочкам. И увидел этот двухэтажный каменный особняк, довольно простой кубической формы, с плоской крышей, без особых затей, как рыцарский замок в миниатюре. Бюст Людвига перед главным входом на площадке в живых цветах на клумбе. Да и в принесенных тоже. На фасаде выгравирована надпись: «Здесь, где мое воображение нашло мир, — „Ванфрид“ — назвал я этот дом». Ванфрид происходит от слова «wähnen» — воображать и «frieden» — мир. В этом доме он и навоображал свою тетралогию. Точнее, ее концовку уже. Начал-то он сочинять задолго до переселения сюда, и сочинял 26 лет, правда, отвлекаясь на 12 лет для других опер. М-да, скажу я тебе, mein Genosse, неплохо там внутри этого куба. Но стоп, сперва я ведь обошел особняк, чтобы, так сказать, преклонить колено (одно, два как-то было стыдно, вдруг подглядит кто, народу много, но я выбрал миг и свершил эту маленькую жертву меломана) пред прахом Рихарда… Штрауса… Да? «И это все о нем». Ну можно сказать, что в этом случае соединились два гения. Эх, жаль, конечно, что родина первого — для меня — Рихарда — за стеной, по ту сторону, в Мюнхене.

Могила Вагнера. Это такой, по сути, курган, придавленный сверху каменной плитой. Почему-то меня не оставляло вчерашнее впечатление: фигура одноглазого Вотана с копьем. Какой-то во всем этом есть, знаешь, языческий привкус. Хотя я не спец по этим вопросам. Ни по христианству, ни по буддизму, — это наш Сунь Укун далеко продвинулся.

На вилле все роскошно конечно, даже слишком. Тут-то и вспоминается человеческое, слишком человеческое Ницше. Или дело в другом? А именно — вот в чем: «Жизнь есть источник радости; но всюду, где пьет толпа, все родники бывают отравлены». Так говорил З. И добавлял: «Они бросали свой взор в глубь родника: и вот мне светится из родника их противная улыбка».

Но как без толпы? Ее жаждал композитор. А наш, Скрябин, во многом последователь, как говорят, Вагнера, вообще желал черт-те чего, как сказал бы Сунь Укун: чтобы все человечество двинулось к Индии и там справило его «Мистерию» и преобразилось.

Людей было много, все