Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

Вотан, пылая гневом, сёстры все же стайкой окружают свою Брунхильду, буквально устраивают «черепаху» по примеру римских легионеров, загораживают ее щитами, сбоку, посередине и сверху. И гнев Вотана об эту черепаху расшибается. А казался — камнепадом и пламенем. Но нет. Поругавшись, Вотан чуть остыл. И снова — очень картинное противостояние и взаимодействие инь — ян. Прямо завораживает. И понимаешь, что на этом построен весь мир. Снова стоит обратиться к З. Он так говорил о женщинах, что цель у них — ребенок, средство — мужчина. Но и мужчина — ребенок. Значит, и он ее цель. И в общем, цель женщины — мир и отдохновение мужчины-ребенка. Цель мужчины — игра. А война — как раз игра со смертью. Поэтому и любит мужчина эту игру. И разрушает мир? Так ведь выходит, mein Genosse. Не в этом ли причина всех войн? Не политика, не экономика, не противоречия и природные ресурсы, хотя и это все тоже, но в первую голову — желание игры. Что ты, воин среди нас истинный, думаешь об этом? И к женщине влечет ведь еще именно игра. Правда, З. заключает, что есть маленькая кричащая истина, которую ему вручила одна старушка, название ее коротко: плетка. Надо иметь ее, вступая в игру с женщиной. Тут я с З. не согласен. Это примитивно и грубо. Я за полное равноправие.

А на сцене ян грохотал своим копьем, басил, наступал, и стайка инь робко ему возражала. Тут не плеточка, а копье, высекающее искры. Все-таки я вот что думаю. Жить интересно там, где есть полная воля всех. Любое рабство, даже самое малое, противно. От него тошнит.

Тошнило и Вагнера. Неспроста он оказался на баррикадах за свободу. И наш Бакунин тут как тут. Вагнер высказывался в анархистском духе: нет никакому деспотизму, долой власть человека над человеком. Бакунин пришел на генеральную репетицию Девятой симфонии Бетховена, которой дирижировал Вагнер. И бородач говорит, что пусть в мировом пожаре все гибнет, но только не Девятая. Симфония как ковчег в огненном потопе? Мне это нравится. Хотя я выбрал бы другую вещь. «Eine Alpensinfonie» — «Альпийскую симфонию» другого Рихарда, Штрауса, последнюю его симфонию. Первоначально-то она называлась «Антихрист. Альпийская симфония», ау, З.! Это музыка восхождения на ледник, вершину. Наверное, это была священная гора З., окруженная солнечными поясами, где он бегал с теплыми ногами, с теплыми мыслями надо льдами и пел свою песнь. И музыкой победил всякое страдание. Музыкой своих песен, музыкой своей души.

Как, впрочем, и Вагнер. Знаменитая мелодия «Полет валькирий» хороша отменно. Они несутся на своих небесных конях, кружат в высях, крича: «Heiahha! Heiaha!» и еще так: «Hojotoho! Hojotoho!» И у каждой в седле еще мертвый воин.

Валькирии просят Вотана о снисхождении. И он в конце концов сдается, но выносит суровый приговор: Брунхильда будет мертвецки спать на скале, окруженной огнем, и разбудить ее сможет лишь герой.

Занавес.

Сильная опера.

Нет, я поторопился опустить занавес. Все-таки надо еще сказать, что, когда папаша лишает божественную дочку бессмертия и она, расслабленная, опускается медленно на его руки, — это задевает, то есть производит какое-то ошеломляющее впечатление.

От сонма богов ты прочь отпала,

вечный ствол отбросил мертвую ветвь!

Разорван дивный союз, ты не увидишь вовеки меня!

И еще это:

Слышали вы мой приговор?

Никто из вас вероломной сестры не увидит;

ей не летать в облаках на коне вместе с вами;

ей девственным цветом недолго цвесть[270].

Да, еще надо добавить, что она в ответ сказала, что ведь поступила в соответствии с его тайным желанием. Просто совершила то, чего он и сам хотел. По сути, она его воплощенная мысль. На это он ей говорит, что в том-то и дело, что это его желание, его даже мечта, но он с ней боролся, с мечтой, он топил горячее желание в хладе закона. А дочь все свершила с легкостью и испытала ни с чем не сравнимую радость. И на долю отца осталась лишь горечь? И он ей: «Так живи и впредь легкой судьбою».

То есть — судьбой простой смертной.

Долг или веление сердца? Вот коллизия этой оперы. Говорили мы с фотографиней Памелой, выйдя на воздух из чрева этого кита. Но вина дочери лишь в свободе чувств, отвечала она, деловито закуривая и мне предлагая. А отец эту свободу отвергает. Не божеское это дело — жить тайными желаниями, давать страстям власть над собой, подхватил я с энтузиазмом. На что Памела усмехнулась, стряхивая пепел, и заметила, что вообще-то под знаком этой власти многие деяния Вотана: весь выводок валькирий тому порукой да и волчьи отпрыски, Зигмунд с сестрой, или строительство замка Валгаллы — ведь ради желания обладать необыкновенным замком он с легкостью согласился на условие великанов строителей — отдать им богиню молодости Фрейю. А когда отдубасил вдвоем с Логе карлика Альбериха и отнял у него золото и кольцо, никак не хотел отдавать всё взамен Фрейи, пока уже богиня земли не открыла ему тайну проклятия кольца и золота. Что это, как не желания? Обычное мужское двоемыслие, мораль двойных стандартов.

Я что-то запальчиво ей отвечал. Но она все опровергала неотразимыми доводами и примерами. И в досаде я даже вспомнил о маленькой истине Заратустры.

Но мне снова надо было спешить.

Почему-то Памела восприняла это напоминание с улыбкой, такой, знаешь, снисходительной и слегка презрительной и в то же время…

Auf Wiedersehen[271], mein Genosse!

Ф. Конь

Глава 45

Mein Genosse!

Извини, но не могу удержаться.

Слегка это похоже на помешательство. Лейтенант советской армии превращается в вагнерианца. Я чувствую себя предателем. Ладно бы наш Чайковский или Скрябин. Впрочем, началось-то все давно, с Заратустры. А там вдруг и Штраус, ну не вдруг, конечно, все-таки его симфоническая поэма называется «Also sprach Zarathustra»[272]. А изначален — дядин флюид. Я помню, он в разговоре с моим отцом сказал что-то о небесной Германии. И меня почему-то это повело. Но вообще-то всему виной мой старший брат Игорь. Он был рапсод, зодчий и скульптор. Перед сном я умолял его рассказать чего-нибудь. Он соглашался не сразу, наслаждаясь моими просьбами, но в конце концов начинал. Это был бесконечный рыцарский роман. У меня