Валерий имеет к сионизму?
— Самое прямое — его родственники уже там… ВАК, как я полагаю, не желает брать на себя ответственность за дальнейшие действия соискателя Гуревича.
— Если у государства есть претензии к Гуревичу по линии сионизма, то этим должен заниматься КГБ, а не ВАК. Зачем же гробить науку, которая не имеет ни национальности, ни государственной принадлежности? Или ты хочешь сказать, что ВАК стал подразделением КГБ…
— Я хочу разъяснить тебе, Игорь, что борьба с сионизмом — не узковедомственная задача, это политика партии, которая выше ведомств. И, заметь, не партия инициировала этот процесс, евреи сами начали уезжать во враждебное государство, и партия вынуждена жестко реагировать на это.
— То есть евреи сами во всём виноваты — знакомая мелодия… Помню по рассказам родителей, что во времена Дела врачей ее тоже напевали, но кажется, тогда никто в Израиль не уезжал, не правда ли? Вечная проблема: что было раньше — курица или яйцо? Из яйца в виде пресловутого сионизма советских евреев вылупилась курица — антисемитская политика правящей партии, так ведь у тебя получается… Но тогда непонятно, откуда появилось яйцо… Если заглянуть в историю, то наше кондовое русское юдофобство существовало и тогда, когда и слова-то такого «сионизм» не было… Не правда ли, Станислав?
Мой друг Станислав вдруг стукнул левым кулаком по столу, так что испуганная жена прибежала из кухни. Он почти закричал на меня, держа на вилке дрожащую рулетку из семги:
«Партия, позволь напомнить, всегда боролась с антисемитизмом — почитай Ленина… После Октября евреи получили невиданные ранее права, доступ к руководящим должностям в партии и государстве. Но партия всегда боролась и будет бороться с любыми проявлениями буржуазного национализма. И если наши евреи из науки склонны к сионизму, то пусть пеняют на себя. Чего им не хватает? Всё есть — работа, квартиры, дачи, машины, ан нет — Израиль им подавай, да еще непременно с ученой степенью доктора наук в придачу».
Он говорил еще что-то лозунгами из арсенала своего Отдела Агитации и пропаганды ЦК КПСС, но я уже не слушал его, попытался остановить: «Ты, Станислав, помнится, объяснял, что евреям следует убегать из этой страны». Он швырнул рулетку из семги мимо тарелки и выкрикнул: «Ничего подобного я не мог говорить!» Я посмотрел на жену Станислава, безмолвно стоявшую у стола. «Вам чай или кофе? А может быть, мороженое на десерт или пирожное — у нас свежие пирожные из „Метрополя“», — проговорила она испуганно. Я встал и сказал: «Нет, спасибо… Мне, пожалуй, пора, а то опоздаю на поезд. Всё было очень вкусно — спасибо вам большое за теплый прием». Станислав тоже встал, показывая, что не задерживает меня. У дверей он сказал: «Мой дружеский совет — не влезай в эту историю. Пойми: поддерживая Гуревича, ты идешь против течения, против очень сильного течения…» Я кивнул несколько раз: «Да, да, конечно…» Он протянул руку, я вложил в нее свою — мы прощались, ясное дело, навсегда, мы окончательно расходились по разные стороны баррикад.
Весна того года была холодной, в апреле еще ходили в демисезонных пальто и теплых куртках, а в праздник 1 Мая я возглавлял колонну предприятия на демонстрации в утепленном плаще. Весна была тревожной, в начале года умер главный идеолог партии, и председатель КГБ начал расчищать путь к вершине власти с громкого уголовного дела против директора московского Елисеевского магазина, который снабжал всю партийно-государственную элиту столицы дефицитными вкусностями. Высокопоставленные клиенты директора магазина разбежались по своим норкам и временно затаились, а его самого показательно расстреляли. При тотальной нехватке продуктов питания по всей стране это выглядело оправданным — вот, мол, из-за кого продукты стали недоступны народу. Ясно было, что при нынешнем плачевном состоянии здоровья «выдающегося деятеля международного коммунистического движения» грядут перемены, и главный кагэбэшник показывал направление этих перемен.
Я заметил в себе увядание того энтузиазма, с которым когда-то, еще при Иване Николаевиче, начал вхождение во власть и разработку новой радиосистемы — я плыл по течению, ощущая себя временщиком. «Не мое это дело, не мое», — твердил сам себе, ждал, когда это поймут другие, и тогда всё само собой образуется. Нельзя сказать, что у нас не было успехов. Мы освоили замечательный американский компьютер, провели на нем полноценное моделирование новой системы, получили очень обнадеживающие и даже «потрясающие», как сказал Арон, результаты. Макеты важнейших частей системы тоже работали, но дальше был тупик. Отставание в микроэлектронике препятствовало промышленной реализации проекта, а тяжелый гриф секретности не давал возможности опубликовать результаты разработки. Мы понимали, что по ряду показателей достигли лучших результатов, чем известные из американских публикаций, но мы не имели возможности даже объявить об этом. Ощущение тупика раздражало и подавляло, а мне стало просто скучно…
История моего смещения с должности Генерального директора могла бы составить сюжет политического триллера, если бы был интерес распутать все использованные при этом хитросплетения партийно-государственных интриг, но такого интереса у меня не было и нет. Комир Николаевич тогда уверял, что министерство к этому непричастно, хотя приказ о моем снятии и назначении другого лица был подписан им самим. «Мы были довольны вашей работой, мы пытались вас отстоять, но там нам отказали…» — оправдывался он, указывая пальцем на потолок. Он явно избегал конкретики — кто меня пытался отстоять, и где это там, и кто там был против, — а я и не настаивал на подробностях. Илья Яковлевич намекал, что в это дело вмешались какие-то мифические силы из самого ЦК КПСС. Я, грешным делом, подумал на Станислава, но это было маловероятно — он, скорее всего, теперь поостережется обозначать свои связи со мной. По словам Ильи Яковлевича, инициатива исходила от местного горкома. «Я же вас, Игорь Алексеевич, предупреждал, что надо вступить в партию, а вы не послушались», — сетовал он, горестно разводя руками. Я верил в искренность и Комира Николаевича, и Ильи Яковлевича, я был им полезен, и они по-своему ценили меня. Не они сделали это… Огорчали, конечно, анонимные доносы, о которых мне рассказала Катя. В одном из них автор писал, что я, «используя служебное положение, принуждал к сожительству члена парткома»… — дальше указывались ее имя, отчество и фамилия и зачем-то… номер партийного билета, правда, ошибочный. В другой анонимке указывалось, что я, «используя служебное положение, катал на служебной машине своих многочисленных любовниц», — правда, имена любовниц анонимщик деликатно опустил.
Время идет, события нашего «великого» прошлого забываются, и молодой человек XXI века, наверное, не очень-то и верит моим