«Дижитал».
— Потрясающе! Как это возможно — ведь они ввели запрет на поставки таких компьютеров в соцстраны?
— И против лома есть приемы, а против запретов есть контрмеры… Это, как ты понимаешь, работа не нашего ведомства, а как они там в органах такое проворачивают — не нашего ума дело. Наверное, через третьи страны перекупили… или увели, не знаю. Цени заботу партии и правительства — на министерство один такой компьютер выделили, и министр распорядился отдать его тебе — пусть, мол, Уваров побыстрее считает да заказы наши выполняет…
— Ценю, искренне ценю, Комир Николаевич… Когда ждать подарок?
— Это тебе по Первому отделу сообщат. Готовь совсекретное помещение для компьютерного красавца и подбери группу обслуживания, квалифицированную, но небольшую, чтобы трепу было поменьше, чтобы все, кому не лень, там не болтались… Посторонних на пушечный выстрел не подпускать к машине и болтать об этом поменьше…
В целом, конечно, тот мой визит в министерство оказался провальным — в увеличении финансирования моего проекта было отказано. Столь горькую пилюлю слегка подсластили, во-первых, новым суперкомпьютером и, во-вторых, очень сильным отзывом в поддержку диссертации Гуревича, подписанным самим заместителем министра. Этот отзыв Комир Николаевич обещал послать в ВАК спецкурьером в красивой министерской папке с золотым тиснением. Об отзыве замминистра я немедленно по приезде из Москвы рассказал Валерию, Арону и членам Ученого совета, а о суперкомпьютере — пока только Арону, которого попросил подобрать группу программистов и электронщиков для будущей работы с новой машиной.
Арон, в свою очередь, поделился со мной невеселыми новостями по делу Гуревича. Он связался с двенадцатью влиятельными профессорами с просьбой поддержать Валерия, публикации которого они хорошо знали. Все они согласились, что работы Гуревича соответствуют уровню доктора наук, что он открыл новое важное направление, все ахали и охали по поводу ваковских несправедливостей, но только двое безоговорочно согласились написать отзывы, остальные вежливо увильнули, сославшись на занятость, плохое знакомство с предметом дискуссии и тому подобное. Арон обратился также к академику Потельникову, с которым был лично знаком, написал ему подробное письмо, подчеркнул, что диссертация Гуревича является прямым развитием и обобщением теории, которую в свое время разработал академик, указал, что теоретические результаты диссертанта используются научным сообществом и у нас, и за рубежом, что они внедрены в новейших системах. Академик ответил Арону коротким письмом, состоявшим из двух пунктов. Во-первых, он далек от рассматриваемых в диссертации вопросов; во-вторых, навел справку в ВАКе и убедился, что там всё производится по правилам и никаких нарушений нет. Арон был расстроен, внезапно осознав не только свое бессилие, но и неспособность близкого ему круга талантливых ученых остановить произвол, творимый властями в той науке, которая была обязана им своим существованием. Абстрактное «против лома нет приема» вдруг обрело зримые, удручающие контуры. На этом фоне полученный мной отзыв замминистра казался неожиданной победой, и впечатленный этим Арон попросил меня связаться со своим бывшим аспирантом Станиславом Федоровичем, который все еще работал в Отделе Агитации и пропаганды ЦК: «У вас с ним более простые и доверительные отношения, ты можешь поговорить с ним на дружеском уровне. Если из аппарата ЦК последует хотя бы неформальный запрос, это может изменить дело…»
В один из приездов в Москву я позвонил Станиславу в ЦК, сказал, что у меня нетелефонный разговор, и напросился в гости. Станислав с женой жили в высотном доме, построенном еще при Сталине для всевозможного начальства и приближенных ко двору. Они радушно приняли меня со всем размахом цэковского гостеприимства — стол ломился от дефицита, а выпивка была сплошь заграничная. Жена Станислава — забыл ее имя — оказалась милой блондинкой с улыбчивым лицом, которое к тому же светилось приветливостью и добротой. Короче — обстановка обнадеживала, и я, расслабившись, настроился на успех, а в застольной беседе всё норовил обозначить свою тему, ради которой пришел, вытащить Станислава из-за стола для конфиденциального разговора. Когда мы уже выпили немало шотландского виски без содовой, он наконец сам попросил рассказать о цели моего визита и добавил, что у него нет секретов от жены. Я рассказал всю историю с диссертацией Валерия, изложил мнение Арона на сей счет и закончил так:
«Видишь ли, Станислав, дело вот в чем… Если бы речь шла об одном человеке и его ученой степени, я не стал бы беспокоить тебя и обращаться в столь высокий орган. Но в данном случае решается судьба серьезного нового направления в теоретической радиотехнике, в котором у нас благодаря работам Валерия есть возможность оказаться в мировых лидерах. И это направление усилиями ВАКа сейчас дискредитируется, подрывается, если не сказать больше — закрывается».
Эта пафосная фраза, впрочем — вполне обоснованная, по-видимому, произвела на Станислава определенное впечатление. Он расспрашивал о деталях математического аппарата, развитого Валерием, и его практической полезности, а в конце спросил, чем же можно объяснить негативное заключение Высшей аттестационной комиссии. Я упомянул, что в экспертном совете в основном представители другого направления теории, что им далеки те реальные проблемы, с которыми мы сталкиваемся при разработке новой аппаратуры. Передо мной стояла сложная задача, я не хотел из тактических соображений акцентировать еврейский аспект этого дела и напирал на борьбу различных научных школ. В конце концов, не важно, под каким соусом ЦК вмешается в дело, лишь бы обозначил свою заинтересованность в положительном решении. Но Станислав не удовлетворился моими сложными объяснениями и всё пытался выудить у меня истину — простую и понятную причину столь негативного отношения к работе Валерия. В конце концов я был вынужден озвучить ту сакраментальную фразу из отзыва черного оппонента о родственниках Валерия, уехавших в Израиль, и о прочем «сионизме»… Станислав насупился, выпил залпом остаток виски из стакана и… окончательно протрезвел. Я посмотрел на его жену — улыбка сбежала с ее лица, ставшего строгим, она молча встала и ушла на кухню. Я понял, что моя миссия провалилась… Станислав нравоучительно сказал:
«Вот видишь, Игорь, что получается… Советская власть открыла перед ними все возможности, предоставила им невиданные права — образование, научная работа и прочее… А они? Они, пользуясь этими правами, уезжают во враждебное нам сионистское государство, чтобы работать там против нас под патронажем американских спецслужб. Это, Игорь, есть предательство, измена родине в интересах еврейского буржуазного национализма, сионизма и его покровителей…»
Я ушам своим не верил — Станислав вдруг заговорил в совершенно несвойственной ему манере дешевой совковой пропаганды. Я знал его другим, не мог он так думать.
— О чем ты, Станислав, говоришь, какое отношение