и других моих товарищей-артистов было в тот год отчаянное. Наш балаган совсем не делал сборов. Антрепренёр Ринальдо только злился, когда мы заводили речь о жалованье. Мы голодали.
Труппа наша состояла из силача Подмёткина, который па афише назывался почему-то Незабудкиным, человека-змеи Аюцова, его сожительницы «королевы воздуха», шпагоглотателя Баута, виртуоза на разных инструментах Бокова и меня.
Подмёткин от голода страдал больше всех. Его могучий организм требовал еды в большом количестве, а денег не было. Он рычал, стучал кулаками по дощатым стенам балагана.
– Да пойми же ты, чёрт, – кричал он антрепренёру, – я жрать хочу! Дай полтинник!
– Где его взять, полтинник-то? – злился Ринальдо. – Вчера сбору опять было три семьдесят. Никто на вас, проклятых, и смотреть не хочет…
– У меня мускулы слабеют, – волновался Подмёткин. – Пойми, из-за тебя, чёрта, карьера моя гибнет.
– Эх, поджечь разве балаган? – не отвечая ему, говорил Ринальдо. И мы видели по его безумным глазам, что он почти не шутит.
– Да вы с ума сошли, Ринальдо! – возражала «королева воздуха». – Поджечь балаган накануне праздника! На святках же публика будет ходить к нам.
– Да, будет, держи карман, – уныло говорил человека-змея. – У меня вон трико последнее разорвалось. Хорошенькие костюмы и у других. Есть чем публику приманить! Не артисты мы, а испанские нищие…
Лучше всех жилось виртуозу Бокову. Он был и сыт и пьян ежедневно. Его полюбили купцы, которых он потешал одновременною игрою на гармонике и свистульке. Каждый день по окончании представления он шёл в трактир и весело проводил там всю ночь…
А сборы в балагане с каждым днём становились всё хуже и хуже.
Когда наступил сочельник, наш антрепренёр, зная, что мы на этот раз особенно настойчиво будем требовать денег, куда-то скрылся. Мы целый день искали его по городу, но тщетно. Ринальдо как в воду канул.
Положение наше было критическое. Добрые люди готовятся великий праздник Рождества встречать, а мы… мы голодаем.
Даже виртуоз на этот раз разделил общую печальную участь. Угощавшие его купцы были люди религиозные, в канун праздника сидели по домам и в трактире не показывались.
– Эх, жизнь наша каторжная! – говорил Боков. – Тьфу!.. Денег всего пятиалтынный, а натура водки просит. Добавляйте, братцы!..
– Смеешься, леший, – сердито буркнул Подмёткин. – Жрать нечего, а ты с водкой пристал!
– А и впрямь хорошо бы водочки выпить! – отозвался человек-змея. – И притом с закуской приличной. Эх, славно бы курочку жареную съесть.
– В Рождество порядочные люди гуся едят, – заметила «королева воздуха».
– Гм… гуся-то и мы могли бы съесть, – сказал Подмёткин.
– Откуда?
– А у него есть, – указал он на меня.
– Вы сума сошли, братцы! – закричал я. – Съесть моего Сократа!
– Ха-ха-ха! – засмеялись все. – Испугался!
– Ну, да ладно, – отозвался виртуоз. – Всё это звон пустой. А надо о деле
поговорить. Есть и пить страсть как хочется. Махну-ка я к одному купцу знакомому. Наверное, полтину отвалит…
Все одобрили его предложение. Боков накинул на себя пальтишко и вышел из комнаты. Меня тоже тянуло на воздух. Тяжело было на душе. Невольно рисовалась картина встречи праздника в доме крёстного. Богато украшенная ёлка… Нарядные дети… Подарки… И эту жизнь я бросил ради жалкого балагана.
Я пошёл бродить по городу. На улицах уже чувствовалось приближение праздника. В окнах виднелись ёлки, весёлые детские лица.
Я не помню, сколько времени бродил по городу. Вернулся я домой, только когда холод стал пронизывать меня до костей.
Дома я застал целое пиршество. На столе стояла бутылка водки. Виртуоз был уже изрядно навеселе. Он рассказывал что-то смешное. «Королева воздуха» с осоловелыми глазами в такт рассказу качала головой. «Человек-змея» заливался хохотом.
– Володя, друг! – закричал мне силач. – Садись, хвати рюмашку и закуси.
– Спасибо.
– Закуси, закуси, брат. Кто-кто, а уж ты имеешь полное право потребовать этой закуски… Ха-ха-ха — засмеялся «человек-змея».
Что-то кольнуло меня в сердце. Я сделал шаг к столу. На нём лежал большой рождественский гусь.
Страшная мысль, как молния, прорезала мой мозг.
Я бросился в угол, туда, где в клетке обыкновенно спал мой Сократ.
Клетка была пуста… Я понял всё. Я кинулся с кулаками на этих варваров! Кого-то я ударил по лицу. Кого-то сбил с ног. Кто-то визжал…
А потом я очутился в могучих руках Подмёткина. Лечу вверх… Падаю… Но я не чувствую боли. Только сердце моё рвалось на части. Убить моего Сократа! Моего друга! Частицу моей души! Будьте вы прокляты!
– Вольдемар! Вольдемар! – лепетала «королева воздуха». – Не надо волноваться!
– Уйди… – хотел крикнуть я, но не мог. Слезы душили меня. Обняв клетку моего друга, я горько рыдал… Бишка подошёл ко мне и стал лизать мне лицо. Мне кажется, слёзы были и на его глазах. О, я уверен, он понимал всё. Он страдал вместе со мной…
Я и сейчас без дрожи не могу вспомнить этой ужасной сцены.
– Понимаете теперь, почему я не могу есть гуся ни в Рождество, ни в другой день?..
Никогда! Слышите? Никогда!
1933
И мы как люди
(«Как хороши, как свежи были розы…») Сценарий сатирической мелодрамы[78]
Драматургия и постановка В. Дурова
Оператор А. Ханжонков[79]
…Мими, маленькая симпатичная болонка, и простецкий фокстерьер Пик живут по соседству.
На подоконнике томно лежит на шёлковой подушечке изящная Мими. Мимо пробегает Пик и застывает, поражённый её красотой! Собачки полюбили друг друга с первого взгляда. Пик приглашает возлюбленную на тайное свидание к себе в гости, послав ей записочку следующего содержания: «Дорогая Мими! Приходи ко мне часов в двенадцать. У меня есть прекрасная свиная котлета. Поедим и повеселимся. Любящий тебя всем сердцем Пик».
И вот заветное свидание состоялось. Оно сопровождается чаепитием, музицированием и танцами. Мы видим сад, цветущие розы. Сценка в саду завершается словами: «Как хороши, как свежи были розы…». Пик угощает Мими котлеткой с чайком. Сидя на стульчике, за столом, пёсик открывает лапкой кран самовара. После чего следует титр: «А теперь немного музыки и танцев».
Гостеприимный хозяин вскакивает на пианино и бренчит по клавишам. Мими на задних лапках танцует перед ним вальс. Но идиллия нарушена громким лаем сенбернара Лорда, дядюшки и опекуна Мими. Он хватает зубами за шиворот свою беспутную племянницу и утаскивает её подальше от горемычного Пика.
Сердитый дядюшка сидит в своём кабинете за письменным столом. В зубах у пса дымящаяся сигара. Он обдумывает создавшееся пикантное положение. Титр поясняет, к какому выходу приходит Лорд: надо немедленно увезти легкомысленную девицу Мими на курорт, чтобы пресечь предосудительную связь болонки-аристократки с плебеем-фокстерьером.
Лорд входит в будуар Мими. Она лежит