XIX века, он занимал всю зону саванн южнее Сахары и простирался намного дальше границ современной республики Судан), в регионе Эфиопских гор, в Восточной Африке и в Намибии[556]. Как это типично для номадизма, радиус передвижений отдельных групп кочевников при этом был неодинаковый. Он мог ограничиваться одним поселением или простираться на огромные территории, как в случае великих номадов, способных преодолевать пустыни засушливой Северной Африки (le grand nomadisme)[557]. На мысе Доброй Надежды из числа белых поселенцев сформировалось сообщество кочевников-скотоводов, трекбуров, которые перемещались вдоль побережья, постепенно проникая дальше вглубь континента. Занимая новые пастбищные угодья, трекбуры нередко провоцировали конфликты с местным населением, соседями-кочевниками, в частности с племенем коса[558]. На протяжении всего XIX века Африка оставалась континентом постоянного передвижения номадов.
Номадизм и миграция – разные явления. Миграция предполагает, что в движении находятся не все сообщество или целые «народы», а только отдельные его члены, которые пускаются в путь по собственной воле или по принуждению. Мигрант покидает родное сообщество. Иногда он возвращается обратно, например после окончания сезонных работ или после продолжительного отсутствия; возвращение может быть преждевременным из‑за крушения надежд, связанных с новым местом жительства. В Африке миграция такого типа имела два основных источника. Во-первых, это была добровольная миграция крестьян и сельскохозяйственных рабочих в новые центры рыночного производства сельскохозяйственной продукции, такие как районы выращивания арахиса и какао в Сенегамбии и на Золотом Берегу (Гана). Здесь производство полностью находилось в руках африканцев, а иностранцы только регулировали связи с международным рынком[559]. Во-вторых, новые возможности для использования наемного труда мигрантов создавала собственно колониальная экономика, в которой средства производства тоже контролировались иностранцами. Это было связано с развитием горнодобывающих и особо трудоемких сельскохозяйственных отраслей экономики, которые зачастую могли конкурировать с африканским сельским хозяйством только при поддержке колониальной администрации. Изменения, последовавшие в достаточно короткий промежуток времени, позволили говорить о минеральной революции, изменившей экономические структуры Южной и Центральной Африки в период с 1865 по 1900 год и особенно после 1880 года[560]. В каждой из новых отраслей, возникших на территории от южного Конго (Катанга) до южноафриканского Витватерсранда в целях добычи алмазов, золота, угля и меди, европейские предприниматели поначалу использовали квалифицированные кадры из Европы наряду с необученными африканскими рабочими-отходниками. В определенный момент самым экономичным решением вопроса о трудовой силе неизбежно оказывалось использование африканских квалифицированных рабочих; но вплоть до 1920‑х годов такое происходило достаточно редко. А пока чаще всего использовалась модель сезонного отходничества неквалифицированной рабочей силы. На карте традиционных путей передвижения бесчисленных кочевых сообществ пастухов и скотоводов были проложены новые маршруты передвижений рабочих-отходников, следующих в точки капиталистического роста и создающих новую топографию миграции.
Экспорт рабов из Африки
За счет трансатлантической работорговли многие области западного побережья Африки были включены в одну из крупнейших миграционных систем, опосредованное влияние которой простиралось и на внутренние части континента. Кроме того, в Судан стекались потоки невольников, поставляемых с другой стороны пустыни Сахара и из стран Ближнего Востока; эта работорговля до сих пор не описана как единая система. По мере постепенного сокращения объема работорговли, не прекращавшейся на африканском континенте на протяжении всего XIX века, вовлеченность Африки в межконтинентальные миграционные потоки снижалась. К 1900 году в количественном отношении влияние Африки на разветвленную систему мировой миграции в сравнении с тем, что было в XIX веке, уменьшилось, и в данном случае можно говорить об одном из примеров деглобализации. Насколько велик был объем работорговли с участием Африки в XIX веке? Из-за явной нехватки данных и высокой степени политизированности этого вопроса ответ на него вызывает бурные споры. Это приводит к упрекам как в приукрашивании, так и в излишней драматизации положения вещей. Заслуживающие доверия подсчеты продажи рабов из Африки в Америку, имевшей место с XVI века, исходят из общего объема работорговли в количестве от 9,6 до 15,4 миллиона человек. Если верить наиболее тщательно проверенным данным, из Африки было вывезено 11,8 миллиона невольников. Ужасные условия на борту судов, перевозивших рабов по маршруту «среднего пути» через Атлантический океан, приводили к высокой смертности, сокращая число фактически прибывших невольников на десять-двадцать процентов (для сравнения: человеческие потери во время трансатлантических перемещений европейских эмигрантов составляли около пяти процентов[561]).
В странах, куда отправлялись невольники в рамках «восточной» работорговли, они использовались для работы на плантациях, а также в качестве прислуги или в гаремах у состоятельных людей. Мухаммед Али и последующие правители Египта нуждались в рабах для пополнения многочисленного войска невольников, существовавшего с 1820‑х годах и наследовавшего традиции военного рабства. В те годы, когда спрос на таких рабов был самый большой, а было это около 1838 года, в Египет ежегодно завозилось от 10 тысяч до 12 тысяч рабов. К этому времени инициатива по формированию армии невольников перешла от египетских властей, превращавших военных пленников в своих рабов, в руки частных торговцев. «Отлов» рабов для нужд египетской армии стал быстро растущим источником доходов в Судане[562]. Из Эфиопии на арабский север поставлялись прежде всего дети, главным образом девочки, число которых доходило во второй четверти столетия до шести-семи тысяч в год[563]. Европейские работорговцы не участвовали в «восточной» торговле невольниками; последствия для регионов Африки, участвующих в этой торговле, были не менее тяжелыми, чем последствия атлантической работорговли для других регионов. Хотя действительные объемы «восточной» работорговли еще сложнее измерить в цифрах, чем объемы работорговли в Атлантике. Тем не менее можно сказать, что она отнюдь не превышала (как это порой утверждалось) масштабы европейской торговли рабами. Если верить сведениям, согласно которым общее число африканских рабов, пересекших Сахару, Красное море и Индийский океан, составляет 11,5 миллиона, то станет ясно, что в целом эта цифра соответствует числу рабов атлантической торговли с самого ее возникновения, причем даже не учитывая невольнические рынки Египта[564]. Объем «восточной» работорговли оставался относительно стабильным в течение XVIII века, не превышая численности рабов в 15 тысяч в год. В XIX веке их количество значительно возросло, достигнув наивысших показателей к 1830 году – до 40 тысяч человек ежегодно[565]. Это было время усиленной арабской охоты на рабов, охватившей территории Восточного Судана, Африканского Рога и Восточной Африки. Отряды жестоких мусульманских охотников на рабов выступали из Хартума и Дарфура, продвигаясь в области «неверных», неспособных оказать им достаточного сопротивления. Ужасающие караваны плененных тянулись по направлению к побережью Красного моря, преодолевая пешком до тысячи километров.
В XIX веке принудительная торговля людьми, по меньшей мере в Европе, перестала быть рядовым явлением,