мере увеличения крестьянской общины молодых людей, в которых не было необходимости на собственных полях, стали отправлять в дальние края на заработки. В XIX веке так происходило в регионах, где применялись трудоемкие способы разработки сельскохозяйственных угодий и горнодобывающей промышленности, связанных с постоянно растущим спросом на рабочую силу.
В Китае продолжилось развитие тенденции, наметившейся еще в XVIII веке. Она заключалась в активном освоении горных территорий, прилегающих к плотно заселенным долинам. Государство Цин оказывало поддержку этому движению, внедряя плановые инициативы, вводя налоговые льготы и защищая переселенцев от враждебных нападений местных племен. При этом на вновь освоенных землях не использовалось традиционное для долинного земледелия возделывание риса и зерновых, а внедрялись новые сельскохозяйственные культуры, пришедшие в Китай из Америки при династии Мин, прежде всего картофель и кукуруза. Они были неприхотливы, позволяли использовать подсечно-огневое земледелие, не требовали интенсивной обработки почвы, дополнительных удобрений и орошения[541]. Кроме того, в XIX веке открылись совершенно новые миграционные возможности. Цинское правительство позволило народности хань заниматься торговлей и занимать земли на территории Монголии. В 1858 году китайцам было разрешено пересекать китайско-российскую границу как для сезонных работ, так и для переселения в Россию на постоянное жительство. К концу столетия этой возможностью воспользовались около 200 тысяч китайцев. Когда после отмены крепостного права русские переселенцы стали постепенно продвигаться в дальневосточные регионы севернее Амура, они натолкнулись на поселения китайских крестьян. Во второй половине века они выращивали на своих полях рожь, пшеницу и мак. Китайские торговцы пользовались преимуществами свободной торговой зоны по обе стороны границы и открывали в городах предприятия различного толка. Начиная с 1886 года русское правительство, которое испытывало все возрастающий страх перед «желтой угрозой», приняло ряд мер, притесняющих права китайцев и корейцев, этой менее многочисленной и более склонной к ассимиляции, чем китайцы, этнической группы Восточной Сибири. Притеснения, однако, не оказали значительного влияния на уменьшение веса «восточной» диаспоры в регионе, а когда в 1914 году началась Первая мировая война, именно китайцы оказались незаменимой рабочей силой на российском Дальнем Востоке[542]. Так что сегодняшнее экономическое господство китайцев на российской территории к северу от Амура имеет долгую историю.
Самое крупное передвижение ханьцев внутри континента не было «транснациональным» процессом в формальном смысле слова, впрочем, его нельзя считать и примером типичной внутренней миграции. Представители народности хань перемещались в Маньчжурию, прародину династии Цин, долгое время недоступную для них. Хотя в ограниченном виде переселение в Маньчжурию было разрешено уже в 1878 году, все же собственно массовая миграция возникла только на фоне продолжающейся и растущей нужды на севере Китая в сочетании с экономическим потенциалом обширных территорий севернее Великой китайской стены, где можно было возделывать сою на экспорт, развивать железнодорожное строительство, горнодобывающее и лесное хозяйство. Логистическую базу для этой миграции обеспечили низкие тарифы железных дорог и пароходных компаний. В период между 1891 и 1895 годами внутренний северокитайский рубеж пересекали ежегодно порядка 40 тысяч человек. Самого высокого показателя миграция достигла в конце 1920‑х годов – в этот период ежегодно в Маньчжурию переселялось до миллиона человек. С 1890‑х по 1937 год путешествие на северо-восток страны предприняли около 25 миллионов китайцев. Две трети из них вернулись, а восемь миллионов прочно осели на новом месте. Это было одно из самых массовых перемещений населения в Новой истории, которое по численности уступает только трансатлантической эмиграции европейцев в Америку[543].
Интенсивная миграция крестьянского населения происходила также в Юго-Восточной Азии. В географическом плане передвижение здесь шло в противоположном направлении по сравнению с миграционными процессами Китая. Вместо того чтобы перемещаться с равнин в горные области, обитатели высокогорий, отличавшихся здоровым климатом и потому давно заселенных, стали спускаться в долины, в дельты рек, где господствовал тропический климат. В некоторых случаях такое переселение в XIX веке представляло собой завершающий этап перемещения населения, которое продолжалось уже долгое время. Например, после разрешения возделывать рис в дельте реки в Бирме, вступившего в силу после аннексии Нижней Бирмы Великобританией в 1852 году, в регион возникшего рисового фронтира потянулись сотни тысяч крестьян из Верхней Бирмы, а позже и из Индии. В 1901 году десятая часть четырехмиллионного населения Нижней Бирмы происходила от первого поколения переселенцев из Верхней Бирмы, другие 7 процентов – из Индии[544]. Схожим образом в поселенческом освоении центральных равнин Сиама участвовали многочисленные крестьяне северо-восточных регионов. Во Вьетнаме обширные пространства дельты Меконга были заселены только после 1866 года, во время французской колонизации, благодаря переселенцам с севера. В последующее время крупные инвестиции колониального государства в строительство каналов превратили Кохинхину в один из крупнейших мировых экспортеров риса. В латифундиях, принадлежавших вьетнамским, французским или китайским землевладельцам, на полевых работах трудились в основном иммигранты[545]. В то же время десятки тысяч вьетнамских крестьян двинулись в Лаос и Камбоджу.
Если измерять внутреннюю миграцию тем, какую долю мобильные группы составляли от всего населения, то в Южной Азии она была гораздо менее массовой, чем в Европе. Государство делало все, чтобы ограничить мобильность населения. Как в Европе в эпоху Старого порядка правители постепенно усиливали контроль над странствующими профессиональными группами и бродягами, так и в Индии власти принимали меры против тех, кто вел неоседлый образ жизни. Британское колониальное правительство в своей пропаганде прославляло индийского крестьянина, живущего на одном месте и платящего налоги. Представители же неоседлых групп населения подвергались гонениям как бандиты, нарушители спокойствия, общего порядка и организованного сбора податей, а иногда даже как участники антибританского партизанского движения. Так, в 1826 году, спустя десятилетие после завершения войны с маратхами и в условиях крупных внутренних беспорядков, в Индии началась кампания по искоренению религиозного культа «тхагов». Уничтожение странствующих приверженцев этого культа, демонизированных колониальными властями как практикующих ритуальные убийства, осуществлялось более или менее урегулированно с правовой точки зрения. В 1870‑х годах кочевые народы севера Индии стали подозревать во всевозможных преступлениях, называть их преступными племенами (criminal tribes) и преследовать по закону[546]. Возникший спрос на рабочую силу повлек за собой мощные потоки миграции населения, с которой властям приходилось мириться. Наряду с переселением в такие города-магниты, как Бомбей, Дели, Калькутта и Мадрас, которые уже в XVIII веке сильно выросли за счет пришлого населения, значительный приток рабочей силы наблюдался в поселениях рядом с новыми плантациями, в первую очередь чайными плантациями Ассама. В период между 1860 и 1890 годами прежде доминировавший на мировом рынке китайский чай был вытеснен чаем из Ассама и Цейлона. Местные крестьяне, которым новая сельскохозяйственная форма плантации была чужда, отказывались переходить