устанавливало значительные препятствия на пути всех желающих покинуть страну, в том числе еврейских эмигрантов. Отъезд из России для многих превращался в нечто вроде бегства, рискованного и нелегального, которое сталкивало их с продажными чиновниками, пограничниками и придирчивыми полицейскими. Статистические данные о еврейской эмиграции можно реконструировать только по данным принимающих стран. В 1880‑х годах главным пунктом назначения для еврейских эмигрантов были США – ежегодно из царской России сюда прибывало в среднем около 20 тысяч человек. А в период между 1906 и 1910 годами количество еврейских иммигрантов в Америку выросло до 82 тысяч в год. Это увеличение происходило как за счет желания многих воссоединиться с семьей (вслед за первой волной эмиграции последовали родственники уехавших), так и благодаря существенному снижению цен на трансатлантические перевозки из‑за жесткой конкуренции между судоходными компаниями в конце столетия. О том, что еврейская эмиграция не была вызвана исключительно гонениями, говорит значительное число вернувшихся на родину. Процент реэмигрантов, в 1880–1890–х годах приехавших обратно в Восточную Европу, составлял, вероятно, от 15 до 20 процентов[534].
Еврейская эмиграция из габсбургской Галиции этого же времени была вызвана главным образом исключительной бедностью. После обретения юридической свободы в 1867 году евреи Галиции пользовались всеми гражданскими правами и достигли определенных успехов в социальной интеграции. Однако отсутствие необходимых социально-экономических возможностей препятствовало дальнейшему развитию. В 1890‑х годах антиеврейские настроения стали распространяться и в Галиции, в то же время австро-венгерские власти никогда официально не выступали против евреев. В свою очередь, в Румынии, признанной на Берлинском конгрессе 1878 года независимым государством, положение евреев характеризовалось и крайней бедностью, и высоким уровнем антисемитизма, с давних пор существовавшего в этой стране. Государство полагало еврейское меньшинство врагом нации, создавало максимально тяжелые условия для его экономической деятельности и не защищало от проявлений «стихийного» насилия. Попытки западных великих держав оказать давление на власти в Бухаресте и настоять на соблюдении Берлинского договора, предусматривавшего гражданские права для евреев, были безуспешны. Неудивительно, что ни в одном другом регионе Восточной Европе процент еврейских эмигрантов относительно числа всего еврейского населения не был так высок, как в Румынии: в период между 1871 и 1914 годами ее территорию покинула треть всего еврейского населения[535].
Восточноевропейские евреи стали первыми представителями нового типа беженцев, с которым познакомились страны Западной Европы. Большинство из них говорили на идише, носили традиционную еврейскую одежду и производили впечатление необычайного убожества. Их можно было видеть на портовых набережных, железнодорожных вокзалах и в центральных районах крупных городов. Местные евреи относились к восточным со смешанными чувствами, воспринимая их как «братьев и чужаков» одновременно. С одной стороны, приезжие нуждались в поддержке и заслуживали ее, с другой – они подвергали риску и без того шаткие достижения местных евреев в социальной интеграции. Для большинства восточноевропейских мигрантов-евреев Западная Европа была лишь перевалочным пунктом на пути в Новый Свет; если кто-то тут и задерживался, то в основном это были ремесленники. Но остаться было нелегко. В Германской империи общественное мнение, равно как и власти, к ним не благоволило (хотя эта враждебность не заходила так далеко, чтобы отрицательно повлиять на доходы немецких судоходных компаний). Тем не менее к 1910 году по меньшей мере десятая часть германских евреев имела восточноевропейские корни[536].
6. Внутренняя миграция и трансформация работорговли
Хотя XIX век еще не стал «веком беженцев», он был эпохой межконтинентальной трудовой миграции невиданного дотоле масштаба. Работорговля еще не исчезла, да и свободные люди не всегда меняли место жительства вполне добровольно, но все же чаще переезд был свободным выбором каждого человека, и делался он без внешнего принуждения. Активная трудовая миграция стала возможна благодаря росту населения, развитию транспорта, формированию новых возможностей для трудоустройства в результате индустриализации и расширения распаханных территорий в зоне фронтира. Положительное влияние оказала и постмеркантилистская политика, предполагавшая право на свободу передвижения; подобную политику проводили как страны выезда, так и принимающие страны.
Транснациональная топография миграций: Европа и Восточная Азия
На каждом континенте сформировалась своя новая «транснациональная топография миграций»[537]. На основе проделанных историками исследований мы имеем достаточно точную картину миграций через государственные границы Европы. Применительно к другим частям света наши представления не настолько точны. В Центральной Европе Североморскую систему, единственную еще действовавшую на рубеже XVIII–XIX веков миграционную систему эпохи раннего Нового времени, в середине столетия вытеснила новая, так называемая Рурская система[538]. На смену нидерландской торговой и колониальной деятельности, притягивавшей до того рабочих-мигрантов, пришла промышленная разработка месторождений угля и руд. Высокая степень территориальной мобильности, характерная для раннего Нового времени, стала еще выше в эпоху индустриализации и начала снижаться лишь в течение XX века. Если внимательнее присмотреться к отдельным странам Европы, окажется, что мобильность, обусловленная развитием промышленности, характерна прежде всего для Великобритании и Германии, а в некоторых странах она не играла почти никакой роли. В новой транснациональной топографии миграции экспортирующими регионами были Южная, Юго-Восточная и Восточная Европа. Особенно важными источниками рабочей силы были Италия, центральная Польша в составе Российской империи, габсбургская Галиция, в некоторой степени Бельгия, Нидерланды и Швеция. Самыми привлекательными странами для трудовых иммигрантов были Германия, Франция, Дания и Швейцария. Главные потоки этого миграционного поля проходили из Польши в Рурскую область Германии и из Италии во Францию – оба они приобрели серьезный масштаб с начала 1870‑х годов. Побочные потоки двигались в разных направлениях, в том числе между уже упомянутыми центральными регионами трудовой миграции. Так, в Париже сформировались группы трудовых иммигрантов из Германии, принадлежавших разным слоям населения: от мелкопролетарского до мелкобуржуазного. Около 1850 года в Париже проживало около 100 тысяч немцев, некоторые из них – в самых плачевных условиях. Эта немецкая «колония», как ее с недоверием называли французы, прекратила существование только после Франко-прусской войны, а после экономического кризиса 1880‑х годов от нее не осталось и следа[539].
В отношении Азии и Африки следует различать новые миграционные процессы XIX века и хаотичные передвижения в кризисные времена и традиционные формы сезонной трудовой миграции. Европейцы долгое время распространяли миф об оседлом азиатском крестьянине, привязанном к своему земельному наделу, и не замечали фактов вынужденной мобильности, вызванной войнами или стихийными бедствиями. Во время Яванской войны 1825–1830 годов четверть населения, являвшего собой классический пример стабильного азиатского крестьянства, осталась без крова[540]. В ряде провинций Китая после тайпинских потрясений доля тех, кто все потерял, была не меньше. Крестьяне остаются «укорененными» только до тех пор, пока урожай обеспечивает их выживание. Если же этого не происходит, они ищут иные возможности пропитания. Кроме того, по