при этом ссылались на то, что в «цивилизованном мире» принято защищать политических беженцев; в этом случае в порядке исключения европейские политики были готовы причислить к цивилизованному миру и Османскую империю[510].
В более поздние годы XIX столетия эмигранты из азиатских империй также пытались из‑за границы подорвать власть у себя на родине. До тех пор это было крайней редкостью: оставшиеся в Китае XVII века сторонники династии Мин не додумались создать себе оперативную базу за пределами империи, и после восстания тайпинов 1850–1864 годов никто из повстанцев также не оказался за границей. Османская империя в XIX веке часто подвергалась критике, в том числе и со стороны находившихся за ее пределами турок, но какое-то время речь шла только об отдельных эмигрантах-диссидентах. Еще до начала самодержавного правления авторитарного султана Абдул-Хамида II в 1878 году критически настроенные интеллектуалы, такие как поэт и публицист Намык Кемаль, были отправлены в изгнание внутри империи (например, на Кипр) или за границу. В начале 1890‑х годов в Париже сформировалось оппозиционное движение против Абдул-Хамида – так называемые младотурки (Jeunes Turcs). Там, во Франции, во взаимодействии с конспиративными группами среди османских военных и готовилась Младотурецкая революция 1908 года[511]. Революционно настроенные националистические организации армян функционировали с 1880‑х годов в Женеве и Тифлисе[512]. В Китае ориентированные на Запад противники династии Цин имели возможность готовить свои революционные выступления по другую сторону государственной границы, но в непосредственной близости от нее: будущий вождь революции Сунь Ятсен и его сторонники занимались подобной деятельностью с 1895 года в британской колонии Гонконг, позже – среди китайцев, проживающих в США и прежде всего в Японии[513]. Находившееся под международным (читай: западным) контролем «международное поселение» в Шанхае также служило базой для организации и проведения действий против правящего китайского режима. Когда в 1898 году попытка конституционной реформы (так называемые «Сто дней реформ»), поддержанная молодым и политически слабым императором Гуансюем, потерпела крах в результате контрудара со стороны его консервативной тетки, вдовствующей императрицы Цыси, основные участники движения смогли бежать за границу, под защиту британцев. Главный из них, Кан Ювэй, написал в индийском Дарджилинге «Книгу о Великом единении» (Datongshu), занявшую важнейшее место в ряду утопий мировой литературы[514]. Некоторые эмигранты, которые успешно боролись против режимов, казавшихся устойчивыми, действовали на территории Америки. Так, свержение диктатора Порфирио Диаса, правившего Мексикой с 1876 года, было подготовлено в Сан-Антонио в Техасе, где в 1910 году его самый главный противник Франсиско Мадеро собрал вокруг себя политических сторонников[515]. Для всех вышеприведенных примеров характерно, что их действующие лица извлекали выгоду из разницы в уровнях либеральности в стране пребывания и в своем отечестве, но не становились при этом напрямую орудием в руках великих держав.
Эмиграция предоставляла некоторую (хотя и не полную) защищенность от преследований режима и возможность для формирования кружков интеллектуалов, способных к выражению мнений и умеющих использовать преимущества современных средств информации в своих целях. В стране, где находились эмигранты, они могли найти среди местных жителей как сочувствующих частных лиц, так и спонсоров. Во всех этих смыслах политическая деятельность в изгнании носила «модерный» характер, ведь она предполагала наличие прогрессивных средств коммуникации и формирующейся мировой общественности. Существовало не так много мест, где политические эмигранты, не желавшие ограничиться ролью маргиналов, могли развивать активную деятельность. Французские роялисты, покинувшие родину после революции 1789 года, сперва собрались в Кобленце, а позднее, в XIX веке, важнейшими опорными пунктами политических активистов в изгнании стали Лондон, Париж, Цюрих, Женева и Брюссель. Если посмотреть в прошлое из настоящего, покажется удивительным, какой степенью свободы обладали политики в эмиграции, несмотря на возраставшее внимание со стороны государственных учреждений, в частности, во Франции. В Великобритании на протяжении всего XIX века ни одному континентальному политическому беженцу не запретили въезд и ни одного не выдворили впоследствии из страны[516]. Никому даже не приходило в голову заставить молчать Карла Маркса в Лондоне или Генриха Гейне в Париже. Соглашений об оказании правовой помощи между правительствами не существовало. На просьбы других стран преследовать их противников в Лондоне Великобритания регулярно отвечала отказом, а порой просто их игнорировала. Даже если чужеземцы начинали критиковать собственно британский империализм, никаких юридических препятствий этому не чинилось. В целом политически активные иммигранты не считались ни помехой внешней политике принимающей страны, ни угрозой для ее «внутренней безопасности».
Не только революционеры или участники антиколониального сопротивления (как Абд аль-Кадир из Алжира или Шамиль с Кавказа), но и свергнутые правители порой оказывались в недобровольной эмиграции. Остров Святой Елены, дотоле никому не ведомый, вошел в историю лишь благодаря принудительному содержанию на нем изгнанника Наполеона. Встреча Шатобриана с Карлом X состоялась в Праге в 1833 году, когда этот король из династии Бурбонов, свергнутый тремя годами ранее, бродил со своими внуками по пустынным Градчанам. Его преемник Луи-Филипп закончил свои дни в поместье в графстве Сюррей в 1850 году. Также в Англии, в Саутгемптоне, скончался в 1877 году, спустя четверть века после своего свержения, аргентинский диктатор Хуан Мануэль де Росас. Самый курьезный случай монаршей эмиграции в XIX веке произошел в ноябре 1807 года. Под натиском наполеоновской армии, вторгшейся в Португалию, принц-регент Дом Жуан, весь его двор и большая часть чиновников государственного аппарата, в общей сложности около 15 тысяч человек, сели на корабли – для этого понадобился флот из 36 судов – и отплыли в Бразилию. В последующие тринадцать лет столица вице-королевства Рио-де-Жанейро служила центром португальского мира. Этот случай был беспрецедентным по двум причинам: дело не только в том, что впервые целый государственный режим переехал за океан, но и в том, что это был первый в истории европейской заокеанской экспансии визит правящего монарха в свою колонию. Во времена революций двор, сформированный эпохой позднего абсолютизма, рискнул переместиться в совершенно иной политический контекст, хотя и преследуя очевидную собственную выгоду, но и руководствуясь глубоким чувством патриотизма. Удаление португальского двора в изгнание, освещенное нимбом трагичности и легитимности, подпитывало идею об обновлении и омоложении монархии и об образовании великой державы, центром которой станет богатая Бразилия. В действительности попытка объединения земель в единую, плотно интегрированную португальско-бразильскую империю была предпринята в 1815 году. Однако она не увенчалась успехом[517].
5. Массовое бегство населения и этнические чистки
Кавказ, Балканы и другие места изгнаний
Политическая эмиграция и ее кульминационная форма – жизнь в качестве национального героя в изгнании – были характерным явлением XIX века, прежде всего в Европе, а позже и в других местах. Представление же