огрубевшим от тяжёлого труда, да ещё и получившим инвалидность, после того как его однажды завалило в шахте.
– Мать у меня необразованная, – замявшись, ответил Борис. – Она цеха на заводе мыла. На станкостроительном. Отец у нас инженер. Он нас бросил, ушёл к другой женщине перед самой войной, в мае сорок первого. Уехал вместе с заводом в эвакуацию. А она теперь за фрицами моет… И жалко её, и стыдно. Она дурная, все про неё так говорят. Но отец-то на ней женился! А теперь вот она на мне злобу свою вымещает. И всё равно жаль её, дурную. А что ты с ней сделаешь? Пусть уж лучше так…
Борис совсем смутился и неловко замолчал. Оба слушали гул дождевых капель. Казалось, он начинает стихать.
– Я хотел ещё тебе сказать, – снова заговорил Борис, понижая голос и приближая губы к уху Виктора, – что это больше не повторится. Никогда. Я имею в виду случай с листовкой. Никогда больше они ничего не узнают. Ни мать, не сёстры. Я знаю, что очень виноват. Но я исправлюсь. Ребятам помогать буду, но так, чтобы без шума. И знай: если что, я никого не выдам. Клянусь.
– Я принимаю твою клятву, – тихо и торжественно ответил Виктор, пожимая Борису руку. – А дождь, кажется, кончился. Пойдём?
Выйдя на улицу, ребята подивились огромным глубоким лужам. Оба сразу промочили ноги, но это лишь взбодрило их, заставив шагать живей. Виктор подумал, что сейчас они с Борисом похожи на ребятишек, оставленных без присмотра и радостно шлёпающих по лужам, а не на подпольщиков в оккупированном городе. И когда Виктор поджидал Бориса у дома его знакомого, насвистывая всё те же «Амурские волны», он был сама беспечность. Свежесть, разлитая в воздухе после дождя, окрыляла настолько, что казалось, ничего плохого в этот волшебный час случиться просто не может.
Борис пропадал у своего знакомого, которого лаконично именовал «фруктом», недолго.
– Вот жмот! Я думал, даст больше! – возмущался он, передавая Виктору вырученные деньги. – Но это всё равно больше, чем дали бы на барахолке!
– Да ладно! И это тоже неплохо, – утешил его Виктор. – Я тебе верю. Спасибо, что выручил.
Борис, похоже, был искренне расстроен скупостью «фрукта», но Виктор на большее и не рассчитывал.
Тачку удалось раздобыть достаточно большую, чтобы в ней поместилось всё добро, расставаться с которым матери было жаль. Собрались быстро. Самого Виктора очень заботили его мандолина и балалайка – уж слишком хорошо знал он, какой путь предстоит проделать через степь до Краснодона. Мать, догадываясь о его заботе, сразу вручила ему два покрывала с кроватей, чтобы он завернул музыкальные инструменты, а отец, улыбнувшись в усы, заверил успокаивающе:
– Ничего, Витя, довезём твою музыку целёхонькой!
И Виктор почувствовал к отцу благодарность за эту чуткую поддержку.
Тронулись в путь ещё до восхода солнца. И когда рассвело, небо оказалось затянуто облаками. Пока шли через город, накрапывал дождик. Виктора мучило чувство, будто он когда-то уже видел это или просто знал, что будет переселяться назад в Краснодон под дождём. Мысль Виктора упорно возвращалась к музыкальным инструментам, которым дождь не сулил ничего хорошего.
– Ничего, сейчас, глядишь, и разгуляется, – снова подбодрил его отец.
И предсказание это исполнилось, едва город остался позади, а степь раскинулась до самого горизонта. Зато теперь степной ветер нёс свежесть и вселял надежду, что день не будет жарким.
Наконец-то тяжёлая, густая жара начала отступать. Виктор совсем недавно проделал этот же путь и чувствовал разницу, хотя сейчас ему приходилось катить перед собой тяжёлую тачку. Отец нёс на спине рюкзак, а мать плотный тюк. Виктор видел, что ей тяжело. Наверное, она не ходила пешком такие большие расстояния со времён своего отрочества, когда храбро отправилась из глухой белорусской деревни в далёкий Петербург попытать счастья. Мать рассказывала Виктору об этом своём путешествии и о том, как добрые люди подвозили её на своих телегах. С тех пор прошло много лет, да и подвозить её теперь было некому, кроме родного сына. Виктор замечал, как с висков матери струится пот, и всякий раз, когда дорога спускалась под гору, он останавливал перед ней тачку и говорил: «А теперь садись, мама, отдыхай, я тебя повезу». И мать с благодарностью принимала его заботу и бережно придерживала завёрнутые в покрывала мандолину с балалайкой, чтобы никакие толчки и подпрыгивания на ухабах не причинили им вреда.
Мать совершенно разделяла заботу сына. Она гордилась его музыкальным даром и любила, когда он берётся за струны. Вот и в самый последний вечер в Ворошиловграде после продажи пластинок он не мог удержаться, чтобы не отвести душу на своей мандолине. Мысли о Надежде Фесенко, которую он не видел так много дней, что его начали терзать сомнения, перекликались тревогой за свою новую группу, брошенную на произвол судьбы. Виктор постарался взять себя в руки, и ничто не могло помочь ему лучше, чем пение струн под его пальцами. В конце концов, ребята не маленькие, Вера так вообще старше его на целых полтора месяца, да и Борису он теперь тоже верил. Виктор чувствовал, что это очень хороший парень и верный друг, готовый идти до конца, быть может, даже в большей мере, чем другие.
Теперь Виктор оставил их в Ворошиловграде, и сердце его устремлялось навстречу ребятам, с которыми он рос и по которым соскучился.
Мать тоже переносилась в Краснодон и мыслями, и душой.
– Как-то там наш Шанхай? – вздыхала она. – Что там с хатой нашей? Вот если бы знать…
– Всё на месте, мамочка. Стоят, как стояли, и Шанхай, и хата наша, – заверил её Виктор. – И фрицев на Шанхае нет. Они туда нос совать боятся. Не то что в Ворошиловграде. У нас на Шанхае делать им нечего.
– Хорошо, если так, сынок, – ответила мать с надеждой в голосе.
Далеко за полдень свернули с дороги в перелесок и устроили привал в тени. Мать развязала узелок с хлебом и яблоками, расстелила на земле платочек. Пришла пора отдохнуть и подкрепиться. Прикидывая пройденное расстояние, Виктор был уверен: если не сбавлять скорости, ужинать они будут уже в своей шанхайской хате.
Здесь, в тени, было прохладно, ветер шелестел сухой прошлогодней листвой. Этот звук мигом перенёс Виктора в ту минуту, когда он стоял над разгромленной базой литвиновской группы вместе с командиром Яковенко. Тотчас же Виктор подумал о Мише. Наверное, отец с матерью не задавали ему вопросов о старшем брате из какого-то суеверного страха, а может быть, догадывались, что младший сын знает не многим больше них.