Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

трапезы. И хотя именно это и было причиной ухода тигра, позже, когда у Буддхаяшаса пробились рыжие усы, все начали думать, что тигр нечто родственное узрел в облике ученика. Впору сочинять джатаку. А может быть, такая уже и есть, хотя Махакайя и читал все пятьсот сорок семь джатак, входящих в канон «Сутта-питака». Но в Индии ему то и дело приходилось слышать о «Гирлянде джатак» и одну из них он вез сейчас с собой — «Шэ дэ цзя мо ло», так перевел на язык хань это название, то есть: «Ряд предшествующих рождений». Эту книгу он еще не прочел до конца, все время отвлекали те или иные обстоятельства. Кто знает, может, что-то подобное там и есть. Ведь из сравнения уже прочитанного с палийским каноном Махакайя уяснил, что даже речи героев джатак разнятся.

Но все же Махакайя вспомнил, как однажды Цюнабатоло — Гунабхадра, то есть Святой по заслугам, двести лет назад приплывший в Поднебесную из Индии проповедовать закон и претерпевший там всякие напасти, в том числе и связанные с мятежом против императора (он оказался наставником мятежного правителя Наньцяо), был срочно вызван во дворец на пиршество и явился туда с белоснежной головой — он не успел побриться, и император сказал, что учитель многое свершил и только одно забыл сделать, — на что тот мгновенно ответил: я стар, и мне осталось действительно одно — умереть.

— И что же? — спросили монахи монастыря Приносящего весну фламинго.

— Император и приближенные по достоинству оценили находчивость и простоту учителя.

Через короткое время из монастыря вышли, прикрывая лица накидками, Махакайя, старик Таджика Джьотиш и попросившийся их сопровождать шраманера Кисалая. В поводу они вели двух лошадей, Махакайя и старик оседлали их и медленно поехали вниз по склону, Кисалая быстро шагал рядом. Пыльный ветер раздувал края их шафрановых одежд. Дорога косо спускалась и потом вела к реке, но, еще не доезжая до реки, под холмом, где возвышалась пестрая скала, называемая Пататра-праджика, Крыло-ястреб, они увидели собаку. Пятнистая вислоухая собака сидела перед зарослями высоких кустов дикой розы, усыпанных желтыми цветами. Какой-то бродячий пес. Огнепоклонники почитают их, как индийцы — коров, и они всюду здесь. Монахи и шраманера двигались, не останавливаясь, и пыльный ветер дул им навстречу, снося взвесь к скале, — как вдруг эта поджарая собака выбежала из зарослей и прямо кинулась к шраманере. Подбежав, она вихрем закружилась вокруг него, не лая, но повизгивая, а потом встала на задние лапы и попыталась лизнуть шраманеру в лицо. Тот, страшно бледный от испуга, оттолкнул собаку и сразу оглянулся на Пататра-праджику. Желтые цветы дикой розы покачивались под ветром, вскидывая лепестки и опуская их, словно приветствуя путников.

— Что ей надо?! — воскликнул старик скрипуче. — Иди, иди туда, — добавил он, обращаясь к собаке и указывая, обернувшись, в сторону монастыря. — Там тебя накормят.

Но собака не отступала от шраманеры, бегала вокруг, повизгивая, изловчась, все-таки лизнула ему руки, а потом с коротким лаем кинулась к скале.

Старик, прикрывая лицо накидкой, следил за ней.

— Надо посмотреть, — сказал он, кивая шраманере.

Кисалая осторожно приблизился к пестрой скале, действительно похожей на несколько перьев, упавших с неба и воткнувшихся в землю. Шраманера вытягивал шею и сам напоминал какую-то птицу — может, как раз фламинго. Внезапно он замер и так стоял неподвижно, будто окаменев.

— Ну что?! — крикнул старик, и ветер сорвал его скрипучий голос и унес: «…о! о! о!..»

И тогда Кисалая окликнул того, кто там скрывался. Ответа не последовало.

Таджика Джьотиш повернул коня и поехал к скале. За ним и Махакайя. Вскоре они увидели среди кустов дикой розы под скалой мешок или ворох одежды.

Некоторое время они вглядывались, словно не доверяя ветру, пыльным вихрям и своим глазам. Но уже понимали, что там, скорее всего, кто-то лежит.

— Эй! — крикнул старик нетерпеливо.

Но «ворох» не шелохнулся. Они подъехали еще ближе и уже ясно увидели человека, лежавшего на боку, с откинутой рукой, неловко подвернутыми ногами в серых штанах; под плащом была длинная сиреневая безрукавка и белая рубаха, испачканная кровью; кровь засохла на черных густых волосах, на черных сросшихся бровях и на бороде. Его войлочная зеленая шапка с ушами и длинным языком сзади валялась на земле. Небольшой обломок скалы, точнее толстая каменная щепка, похожая на кусок пера, лежала на белом четырехугольном коврике с лепешкой, абрикосами и еще какой-то едой.

Таджика Джьотиш задрал голову, глядя на скалу, потом снова посмотрел на лежавшего и, указав на камень с неровными краями, сказал:

— Праджика его клюнул…

— Когда сотряслась земля, — добавил Махакайя.

— И небо, — ответил Таджика Джьотиш. — Что с тобой? — спросил он.

Махакайя тоже посмотрел на шраманеру. Тот был страшно бледен. И только слепой не смог бы определить пол этого человека сейчас.

— Ты никогда не видел смерть? — снова спросил старик.

Шраманера молчал. Губы его дрожали, руки не находили себе места.

— Но точно ли он мертв? — усомнился Махакайя.

— Шраманера, пощупай у него шею, — сказал старик, но тут же, кряхтя, сам спешился.

Правда, поджарая собака сразу встала между ними и заворчала.

— Ну, ну, — проговорил старик, — пусти, как же я помогу ему?

И собака отступила, встав рядом с лежавшим.

Старик опустился на колено, приблизил лицо к окровавленному лицу незнакомца. Потом коснулся его горла толстыми разбитыми пальцами с потрескавшимися ногтями.

— Он жив, — возвестил Таджика Джьотиш, вставая и снова запахивая пол-лица накидкой.

— Что же делать?.. — потерянно проговорил Кисалая, и собака отчаянно взлаяла.

— Вот что, — сказал старик, — ты беги в монастырь, приведи людей, его надо отдать на попечение Осадхи-пати[241]. Так истинней.

Кисалая еще некоторое время пребывал в замешательстве, пока старик не прикрикнул. И шраманера, безумно взглянув на старика, повернулся и медленно побрел в сторону монастыря.

— Да поспеши же, увалень!

Но вовсе не увалень, а стройный и легкий шраманера припустился бежать в пыльных вихрях, и полы его одеяния взвивались, словно крылья.

— Подождем здесь? — спросил Махакайя.

— Нет, — возразил старик, — к чему? Земля снова неколебима, а он вряд ли нас услышит, бродя в мире других наваждений. Да и спутник бдит.

Собака не последовала за шраманерой, хотя вначале и порывалась бежать. Но теперь она сидела рядом с лежавшим и во все глаза глядела на людей.

— Мы поедем по своему делу, — сказал ей старик. — Ибо так истинней. Никогда не знаешь, как и где тебя может нагнать стрела или обломок каменного крыла. Этот ястреб невидим и летает повсюду, всегда. Реет сейчас и меж нами, но не задевает… — Старик поднял палец. — Пока! Но к смерти надо привыкать