Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

до ада Авичи, вверху — до неба Акаништха. И здесь, в этом мире все увидели живых существ шести обликов, находящихся в тех землях, а также увидели будд, пребывающих в тех землях, услышали Дхарму, запечатленную в сутрах, которую проповедуют будды, а также увидели там бхикшу, бхикшуни, упасак, упасик, которые следуют предписаниям и обретают Путь…»[236]

И эти слова были прекрасны, от них тоже шел свет, как и от солнца, лежавшего красным лалом на всхолмленном горизонте.

И бодисатва Майтрейя, желая еще раз разъяснить смысл сказанного, повторил свою просьбу, произнеся гатху:

Манджушри! Почему наш Поводырь

Все озарил великим светом,

Испущенным из пучка белых волосков между бровей?

Осыпав мир дождем цветов мандара и цветов манджушака,

Овеяв ветром сандалового благоухания,

Наполнил радостью сердца собравшихся здесь?..[237]

Тамачи с любопытством взирал на нас, возясь у костра, подкладывая собранные сухие ветки у подножия гор, поросших корявыми лесами.

Гатха Майтрейи длилась:

Манджушри! Я вижу царей,

Которые направляются к Будде

И вопрошают о не имеющем высшего предела Пути.

Потом они оставляют свои прекрасные земли,

Дворцы, сановников, наложниц,

Бреют головы и надевают одежду Дхармы.

Я вижу бодисатв,

Которые, став бхикшу, живут уединенно

И с радостью декламируют сутры.

Также я вижу бодисатв,

Которые, с мужеством продвигаясь в совершенствовании,

Входят в глубину гор и размышляют о Пути Будды.

А также вижу тех, кто отдалился от желаний,

Постоянно пребывает в уединении,

Глубоко входит в дхьяну…

Так и мы, сидевшие там, начинали входить в глубокое сосредоточение и созерцание, как будто медленно опускаясь в гигантский цветок лотоса наподобие шмелей, но шмелей, принявших соответствующую позу — падмасана[238].

Также я вижу сынов Будды,

Которые, обладая силой выдержки

И терпя, как переполненные надменностью люди,

Ненавидят, оскорбляют и избивают их,

Ищут Путь Будды.

Также я вижу бодисатв,

Которые отдалились от веселых развлечений,

А также от глупого окружения,

И сблизились с мудрецами…

Махакайя в зале собраний монастыря Приносящего весну фламинго нараспев читал эту гатху из «Лотосовой сутры» и все монахи тихонько за ним ее повторяли. Это была сутра о Цветке Дхармы, испускающем свет:

Я вышел в грязный, злой мир

И буду следовать всему тому,

Что поведали будды.

Подумав так, я направился в Варанаси…

И Махакайя, повторяя эти слова Татхагаты, тоже видел свой путь в Варанаси среди долин и гор, песков и трав, камней и деревьев, пенистых потоков вод, рвущихся из ущелий и падающих со скал, в лучах солнца и тихом свете звезд и луны, в грохоте гроз и дождях и в завываниях свирепых ветров и пении пастухов и слепцов на базарах, — и этот путь звучал, словно чье-то песнопение, чья-то музыка. Но к ней примешивалась и совсем другая песнь, иная музыка, совершенно варварская и немыслимая, и Махакайя блуждал шмелем в падмасана в том вечере в Западном крае, где у гор стоял шатер и дымился костер под чаном, и в сегодняшнем свистящем пыльном дне на холме монастыря Приносящего весну фламинго, а также в неведомом дне неведомых стран, которые он принимал за миры «Лотосовой сутры» и тут же убеждался, что это не так, ведь миры «Лотосовой» чисты, а эти — запачканы страхом, неведением и неудержимыми страстями. И один из них был до краев наполнен неизъяснимым страданием. Но вопреки ему продолжали звучать слова сутры: «…глубоко возрадовались в своих сердцах и подпрыгнули от радости, которая была безмерна. Каждый снял верхние одеяния, прикрывавшие тело, и поднес их Будде, Шакра Девендра, царь богов Брахма, бесчисленные сыновья богов также сделали подношения Будде чудесными божественными одеяниями, небесными цветами мандара, цветами махамандара и другими. Рассыпанные божественные одеяния повисли в воздухе и вращались сами по себе. Одновременно в небе зазвучали сотни, тысячи, десятки тысяч разнообразных божественных музыкальных инструментов, дождем посыпались небесные цветы…»

И Махакайя парил в этой музыке шмелем. Такое всегда случалось при чтении «Лотосовой сутры».

И все-таки миру, в котором пребывал некто, утопленный в неизбывном страдании, наконец откликнулись и строки очередной гатхи «Лотосовой сутры». Вот они:

Представь, что у одного старца был большой дом.

Так как дом был уже старый, он разрушался.

Высокие залы и комнаты стали опасными,

Опоры прогнили, стропила и балки перекосились,

Основание и крыльцо разваливались,

Стены-перегородки рушились,

Потолок обваливался,

Все пришло в запустение.

Рамы и карнизы сошли со своих мест,

Окружающая дом ограда повалилась или покосилась,

Везде было полно всякой грязи.

Пятьсот человек обитало в нем.

По нему летали совы, ястребы, орлы,

Куры, сороки, голуби,

Ползала всякая нечисть — черные змеи,

Гадюки, скорпионы, сколопендры, уховертки,

Стоножки, охраняющие дворцы,

Бегали барсуки, мыши.

В разных местах пахло испражнениями и мочой,

Дом переполняли потоки нечистот,

И в них собирались навозные жуки.

Лисы, волки и «рыскающие в полях»

Пожирали и затаптывали друг друга,

Глодали трупы умерших,

Разбрасывая кости и мясо.

Наперегонки сбегались своры собак,

Которые бились между собой, чтобы ухватить их.

Голодные, тощие, они рыскали повсюду…

Этот дом однажды и загорелся. А в нем играли дети старца. И ему сказали об этом. Он позвал своих детей, но те не желали оставлять игры. И тогда он сказал, что их ожидают повозки, запряженные оленем, бараном и быком и полные чудесных игрушек. Дети выбежали и спаслись. Они оказались среди четырех дорог, на земле, покрытой росой… Просветление, ниббана, дхьяна — это игрушки Будды.

Но что, какая игрушка может хотя бы немного помочь тому человеку в его мешке, наполненном красными пчелами? Уж эти пчелы совсем не в позе лотоса, как мирные шмели сознания Махакайя, погрузившегося в созерцание «Лотосовой сутры», но шмыгают и жалят чье-то сознание, как плоть того Абруя, о котором им рассказал правитель Бухэ[239], когда они туда пришли. Абруй угнетал свой народ в Бухэ, и народ пожаловался тюркютам, и пришла армия, захватила Абруя; большой мешок наполнили красными пчелами и завязали в нем Абруя.

Махакайя-шмель созерцал шатер у подножия гор, покрытых корявыми лесами, на которых уже гасли отсветы закатившегося солнца, и зал для собраний на