административный центр испанской империи – безусловно, как и весь Новый Свет, была знакома с работорговлей. Однако там никогда не было рабовладельческого общества, в котором рабство, как в Бразилии и на юге США, влияло бы на все сферы жизни. Конечно, никакого отвращения к тому, чтоб одни люди порабощали других, испанцы не испытывали: испанская Куба вплоть до 1870‑х годов существовала как полноценная рабовладельческая колония. В Мексике, главным образом из‑за экологического фактора, не смогла укрепиться форма экономического хозяйства, основанного на крупных плантациях. В отличие от Бразилии и США она перестала быть страной иммиграции уже на рубеже XVIII–XIX веков. В целом с начала XVIII века и вплоть до отмены работорговли в Мексику предположительно было ввезено не более 20 тысяч африканцев[495]. Численность индейского населения стала постепенно восстанавливаться во второй половине XVIII века, а до этого страна пережила несколько демографических кризисов. Согласно переписи населения 1793 года, чернокожее население составляло максимум 0,2 процента. Вторую, чуть большую группу образовывали 70 тысяч рожденных в Европе испанцев (так называемых peninsulares). Они составляли около 1,5 процента от всего населения Мексики. Подавляющим большинством мексиканского населения были автохтонные индейцы (52 процента), за ними следовали креолы – люди, которые родились в Мексике, но имели испанское происхождение[496]. На рубеже XVIII–XIX веков Мексика представляла собой общество, независимое от межконтинентальных миграционных потоков, чье население было способно поддерживать рост благодаря собственным биологическим ресурсам.
Пример четвертого типа развития дали английские и французские Карибские острова. Коренное население большинства Антильских островов было истреблено во время первой волны европейского нашествия. В XVII веке становление общества здесь надо было начинать с чистого листа; импульсом для этого стало активное производство в эпоху раннего капитализма для формирующегося мирового рынка. В итоге здесь образовался новый тип общества, состоявшего исключительно из чужестранцев, которые не имели никакой связи с местной традицией. Подобное общество могло добиваться своих целей, например производить сахар на плантациях, только благодаря непрерывному притоку африканских рабов. Но перехода к естественному сохранению и росту порабощенного населения, как в южных штатах Северной Америки, здесь не произошло. Без ввоза новых рабов было невозможно обеспечивать потребности плантаций в рабочей силе. Европейская доля населения находилась в состоянии стагнации, последовавшей за волной английской, французской и нидерландской иммиграции начала XVII столетия. Это положение сохранялось, несмотря на то что на протяжении всего XVIII века из Европы продолжали прибывать квалифицированные рабочие и служащие для карибских плантаций. Белое население, однако, оставалось в меньшинстве. В XVIII веке население «сахарных островов» – французского Сан-Доминго и британских владений на Ямайке и Барбадосе – на 70–90 процентов состояло из чернокожих рабов[497].
Выкупиться на волю или получить освобождение из рабства на Карибских островах было гораздо сложнее, чем, например, в Бразилии. Поэтому прослойка так называемого свободного цветного населения (free persons of colour) вплоть до отмены рабства оставалась здесь сравнительно тонкой. В Бразилии около 1800 года две трети населения юридически были свободны. В США свободное население тоже всегда было в большинстве. Это совсем иная ситуация, чем на карибских «сахарных островах». (Только в Бразилии среди свободного населения преобладали чернокожие и метисы, а в США – белые.) Еще один признак отчетливо указывает на особый путь развития общественных структур Карибских островов. Рабовладельческая система была здесь разрушена раньше, чем в Бразилии и США: частично в результате революции рабов (Гаити в 1791–1804 годах), частично благодаря законодательным мерам, принятым в метрополиях (в Великобритании – в 1833 году, во Франции – в 1848‑м, в Нидерландах – в 1863‑м.). После освобождения народы Карибских островов вступали в свой собственный XIX век, который начинался для них как новая эпоха лишь после уничтожения рабства. Свободная иммиграция после прекращения работорговли играла здесь крайне незначительную роль. Во время революционных восстаний и борьбы за освобождение большое количество белых бежало из региона. Только Куба сохранила притягательную силу для тех, кто надеялся обогатиться за счет конъюнктуры на сахар; с 1830 по 1880 год сюда переселилось около 300 тысяч человек, преимущественно испанцев. Во всех остальных случаях белое население было либо нежелательным, как, например, на Гаити, либо не имело особых перспектив из‑за застоя островной экономики. В связи с этим общая численность населения островов Карибского бассейна росла в XIX веке медленнее, чем в XVIII.
Трансатлантическая работорговля перекочевала из раннего Нового времени в XIX столетие. В количественном отношении она достигла своего пика в «эпоху водораздела», питая тем самым институт рабства, который после отмены работорговли просуществовал еще несколько десятилетий. Формирование обществ иммигрантов в Западном полушарии вступило во второй трети XIX века в новую фазу, в которой подневольная миграция через Атлантику стала играть значительно меньшую роль, чем прежде. И все же любому, кто приезжал на Антильские острова, в Бразилию или США, быстро становилось очевидно, что Америка XIX века была в каком-то смысле частью Африки.
4. Исправительная колония, ссылка, изгнание
Сибирь – Австралия – Новая Каледония
Какими новыми в истории миграций явлениями отмечен XIX век? До поры до времени мы не станем затрагивать феномен фронтирной миграции, которая еще будет рассмотрена подробнее в другой главе, равно как не станем учитывать и процессы внутренней миграции на территориях отдельных национальных государств, обобщить которые в принципе едва ли возможно.
Итак, в первую очередь бросаются в глаза особые формы миграции. К ним относятся приобретшие популярность исправительные колонии, куда отправлялись осужденные уголовники и политические оппозиционеры; там они терпели лишения, страдали от неблагоприятного климата и одиночества. Сибирь использовалась в качестве такой колонии с 1648 года, а при Петре I – еще и для содержания военнопленных. В Российской империи росло количество преступлений, караемых ссылкой. В Сибирь ссылали мятежных крепостных (вплоть до 1857 года), проституток, неудобных маргиналов, которых не хотела более терпеть их деревенская община, бродяг (в XIX веке в некоторых областях бродяги составляли большинство ссыльных), а начиная с 1800 года еще и тех евреев, которые уклонялись от уплаты налогов в течение трех лет. В XVIII веке выросло значение подневольного труда – каторги – для реализации государственных строительных проектов. Лишь после безуспешного восстания декабристов 1825 года Северная Азия стала в значительных масштабах использоваться в качестве места политической ссылки. Сначала это почти не отразилось на статистике. Деспотический царь Николай I запугал своих подданных до такой степени, что они больше не решались бросать вызов государственной власти. В Сибирь радикалы, выступавшие против царя, прибывали волнами. Около 1880 года здесь еще жило много ссыльных участников Польского восстания 1863‑го и уже начали появляться первые марксисты и анархисты. Немногие из них устраивались в Сибири так