число переселенцев с родины сокращалось.
Португальский опыт был совершенно иным. Португалия была гораздо менее крупным государством. До 1800 года численность португальского населения не достигла и трех миллионов. При этом поток португальских эмигрантов с 1500 по 1760 год составлял до 1,5 миллиона человек, что вдвое превосходило число испанских переселенцев. В эпоху своего золотого века, каковым стало XVI столетие, Португалия владела многочисленными опорными пунктами в Азии, Африке и на бразильском побережье; правда, природные условия там были значительно менее благоприятными по сравнению с высокогорьями Мексики и Перу. Кроме того, среди португальских эмигрантов было куда больше неквалифицированных работников, чем среди испанских, в этом Португалия походила на Нидерланды. На такой основе креольское общество развиться не смогло.
Нидерландцы, в свою очередь, использовали иную стратегию, посылая в самые нездоровые тропические районы прежде всего иноземцев. Вообще, такая «третья» группа населения присутствовала повсюду в колониальной истории наряду с колонизируемыми народами и подданными государства-колонизатора. Так, например, в конце XIX века в некоторых департаментах Алжира проживало больше испанцев, чем французов[487].
Английская эмиграция XVIII века была также избирательной. Нездоровый климат тропических островов привлекал лишь небольшое количество плантаторов. В результате, как и на юге североамериканских колоний, там приходилось трудиться африканским рабам. При освоении североамериканских фронтиров первопроходцами выступали по большей части шотландцы и ирландцы. Типичный же англичанин-иммигрант в Америке в период с 1660 по 1800 год имел достаточно высокую квалификацию и стремился поселиться в центральных районах старых поселений и в городах. На территории Индии британская потребность в рабочей силе не была такой высокой, как в нидерландской Индонезии. В то время как голландцы вербовали колониальных солдат в Северной Германии и Саксонии, британцы рано начали брать на службу сипаев – солдат индийского происхождения. В целом изначально только испанская эмиграция была полностью успешной, и таковой ее считала вся Европа. Для других готовых к переселению западных европейцев – англичан, ирландцев, шотландцев, немцев – Северная Америка стала привлекательной целью лишь около середины XVIII века[488]. А значит, почти повсеместно находились пути для того, чтобы возложить самую тяжелую работу на плечи неевропейцев.
Впрочем, бывали и исключительные случаи, когда непрерывный миграционный поток из Европы не являлся главным источником роста населения колоний. Так, численность южноафриканских буров после иммиграции из Нидерландов в Южную Африку около середины XVII века росла не за счет вновь прибывающих, а благодаря местному воспроизводству. Франко-канадцы XIX века (в 1881 году их насчитывалось 1,36 миллиона) происходили по большей части от французских иммигрантов, переселившихся в Канаду еще до окончания французского владычества в Северной Америке в 1763 году.
Для социальной истории XIX века непосредственно предшествовавшая этой эпохе миграция является одной из предпосылок, и это надо учитывать. Основы многих обществ закладывались не столько во времена Великого переселения народов, сколько в XVII–XVIII веках. Поэтому в начале XIX века они представляли собой молодые общества, чем существенно отличались от таких древних социальных образований, как средиземноморское или китайское общество. Ни в одном другом регионе мира не проживает столько этносов, сложившихся в результате миграции, как в Латинской Америке и на Карибах[489]. Латиноамериканские общества формировались на основе трех составляющих: туземцы, оставшиеся в живых после завоеваний и эпидемий, европейские иммигранты-колонисты и привезенные из Африки рабы. Различное соотношение этих социальных групп объясняет, почему в рамках общего процесса атлантической работорговли на протяжении раннего Нового времени и вплоть до XIX века в западном полушарии образовались четыре разных типа социальных формаций.
Работорговля и социальные формации Нового света
Первый тип возник в Бразилии. Там сформировалось португало-бразильское общество, состоящее из потомков завоевателей и иммигрантов, а также порабощенного населения, половина которого была африканцами, а половина – индейцами. Между этими большими группами существовали многочисленные градации. Лишенному четких границ спектру оттенков кожи у метисов и мулатов соответствовало сравнительно нечеткое разграничение между классами юридически свободного населения. Несмотря на не прекращающееся на протяжении всего XVIII века порабощение индейского населения незаконными и едва контролируемыми государством формированиями бандейрантов, бразильские плантации и горнодобывающая промышленность продолжали зависеть от поступления новых рабов из Африки. Непропорциональное распределение представителей мужского и женского полов среди рабов, большинство из которых происходило из Анголы, как и высокая смертность, вызванная крайне тяжелыми условиями рабского труда, приводили к тому, что африканское порабощенное население не могло самовоспроизводиться. С 1701 по 1810 год из Африки в Бразилию было перевезено около 1,9 миллиона рабов. Высшей точки в количественном отношении работорговля достигла в 1820‑е годы, когда в Бразилию ежегодно прибывало до 40 тысяч африканских рабов[490]. Ввоз рабов в Бразилию продолжался до 1851 года, когда работорговля в других странах Латинской Америки уже прекратилась. В Бразилии освободиться из рабства было проще, чем в других рабовладельческих обществах Нового Света, – сделать это можно было путем выкупа. Среди всех групп населения свободные чернокожие и мулаты демонстрировали самый большой прирост[491]. Рабство в Бразилии вплоть до его отмены в 1888 году играло огромную роль; оно стало результатом насильственной миграции раннего Нового времени.
После прекращения работорговли рабство все еще продолжало существовать во всех регионах. В США оно было признано незаконным лишь в 1865 году. Однако ввоз рабов в Соединенные Штаты закончился уже в 1808‑м. До этого он достиг рекордного уровня, когда за предшествующие семь лет было ввезено в целом 156 тысяч человек[492]. Отличительной чертой США в сравнении с другими рабовладельческими обществами было то, что здесь увеличение числа подневольного населения уже до окончания международной работорговли происходило за счет естественного самовоспроизводства. Это привело к образованию другой типичной формации. После 1808 года в США существовала самодостаточная в плане самовоспроизводства популяция рабов, среди которых коренные африканцы вскоре стали составлять меньшинство[493]. Во ввозе рабов ради удовлетворения потребности в подневольной рабочей силе уже не было необходимости. Тем интенсивнее в США стала развиваться внутренняя работорговля, за счет которой обогащались частные фирмы «спекулянтов» и «продавцов душ». Велась активная ловля свободных чернокожих, которых затем продавали в рабство, без оглядки разлучая существующие семьи рабов. Плантаторы с так называемого Глубокого Юга, хлопковой империи, предпринимали поездки в Вирджинию и Мэриленд с целью покупки подневольной рабочей силы. С 1790 по 1860 год около одного миллиона чернокожих были принудительно перевезены из одного штата в другой[494]. Эта внутренняя торговля была самой заметной и одновременно самой позорной и уязвимой стороной рабства. Схожим образом и почти в это же время прекращение трансатлантической работорговли привело к росту внутриконтинентальной циркуляции рабов в Африке.
Еще один пример взаимосвязи между миграцией и формированием общества дала Мексика. Новая Испания (Мексика) –