не исключаю возможность обысков у вас и у всех других, упомянутых в ее записных книжках…
— Плевать я хотел на эту гэбэшную шушеру, меня они не посмеют тронуть! — заявил я с пафосом, понимая тем не менее, что порю чушь. Иосиф Михайлович укоризненно и даже с некоторой жалостью посмотрел на меня, как на слабоумного.
— Игорь Алексеевич, дорогой мой, избавиться от антисоветских книг нужно не только для вашей собственной безопасности, но и для смягчения положения Аделины. Неужели вы этого не понимаете? Она не сможет отрицать чтения антисоветчины, но сможет отрицать факт ее распространения. На этом я намереваюсь строить ее защиту в суде. Поэтому очень важно, чтобы при обысках по адресам из ее записной книжки сыщикам не удалось ничего найти. Это сейчас главное — я постараюсь предупредить возможных держателей самиздата из числа друзей Аделины и надеюсь, что вы мне поможете в этом.
— Бедная девочка… Я могу ее увидеть?
— Я уже встречался с Аделиной в качестве ее официального адвоката. Она держится хорошо… Поскольку вы не являетесь ее родственником, то будет весьма затруднительно получить свидание. Скажу откровенно, Игорь Алексеевич: любое ваше официальное появление или участие в процессе может существенно ухудшить дело. Не дай бог, они попытаются увязать «антисоветскую деятельность» Аделины с вашим достаточно высоким положением. Тогда раскрутят на полную катушку, а в худшем случае еще и шпионаж припишут… Поэтому прошу вас, воздержитесь от попыток встретиться с ней или любого другого участия в этом деле.
— Они могут увязать Аделину с другим лицом, занимающим несравненно более высокое положение. Вы понимаете, Иосиф Михайлович, кого я имею в виду?
— Понимаю, Игорь Алексеевич, но, насколько знаю, следствие пока никак не связывает дело Аделины с упомянутым лицом.
— Тем не менее хочу, чтобы вы знали, откуда ветер дует, — это может оказаться полезным в вашей стратегии защиты. Я уверен, что навела «око государево» на Аделину жена нашего Генерального директора Валентина Андреевна, причем сделала это исключительно по личным мотивам. Может быть, такой ракурс поможет оправдать Аделину, перевести ее «антигосударственную деятельность» в разряд бытовых интриг типа «оговора на почве ревности»…
— Не думаю, что это возможно. «Око государево» имеет свои задачи и понятия. По этим понятиям абсолютно не важно, кто навел или настучал. Кстати, в данном случае возможны несколько источников «стука», хотя не исключаю, что ваша знакомая сыграла роль, так сказать, спускового крючка…
— Я предупреждал Аделину, что курок взведен. Как неосмотрительно она себя повела…
— Не хотелось затрагивать эту болезненную тему, но поскольку вы ее упомянули… Я давно понял, что Аделина только с виду уверенная в себе, самодостаточная женщина и прочее… На самом деле она всё время искала опору в жизни и… не могла ее найти. Не смогла найти и в вас, Игорь Алексеевич, — уж простите за откровенность. Ее неосмотрительные и, я бы сказал, неуверенные поступки последнего времени во многом этим объясняются. Не собираюсь вас винить, упаси бог, вы могли и не знать всего и недооценивать многое. То, что случилось с Аделиной, на самом деле, следствие извращенной морали нашего общества в целом — не более того…
Я молчал, подавленный… Всё вокруг словно поблекло, посерело, а роскошный фасад Русского музея выглядел неуместно помпезным. Иосиф Михайлович обещал держать меня в курсе дела и сказал, что может передать Аделине мою записку. Я тут же, сидя на скамейке, пытался написать несколько вариантов, но у меня ничего не вышло — тексты получались либо слезно-пафосными, либо наигранно веселыми. В конце концов, я порвал последний вариант и сказал Иосифу Михайловичу: «Пожалуйста, расскажите Аделине о нашей встрече и скажите, что я ее люблю, действительно люблю…» Он обещал передать это и настоял, чтобы я, не заезжая на работу, поехал домой.
Дома я первым делом собрал крамольную литературу и задумался, что с этим делать, — рука не поднималась разбросать книги по помойкам. В конце концов, упаковал всё в три посылки, вложил записки с просьбой сохранить эту литературу для потомков, надписал вымышленные обратные адреса, потом развез посылки по трем отделениям связи и отправил их Алисе в Саратов, своим дальним родственникам в Баку и приятелю в Таллинн — по всем этим адресам, как я полагал, никто ничего искать не станет. Я, конечно, понимал нулевой уровень своей компетентности в сфере конспирации, но мной владел не здравый смысл, а злоба и ненависть ко всей этой гнилой совковой махине, которая заставляет меня избавляться от любимых книг.
Конец того года был напряженным и тревожным.
Два-три раза в неделю я либо встречался с Иосифом Михайловичем, либо звонил ему с телефонов-автоматов — в последнем случае мы обсуждали ход судебного дела Аделины эзоповским языком, не произнося имен. Его предположения подтвердились — обвинение строилось на распространении антисоветской литературы, причем никакие различия между, скажем, Солженицыным и Ахматовой, между Пастернаком и Мандельштамом не принимались во внимание, следователей не интересовали литературно-поэтические нюансы — всё сваливалось в одну антисоветскую кучу. Иосиф Михайлович дал понять мне, что нейтрализовать всех, кому Аделина передавала самиздат, к сожалению, не удалось — слишком большой материал был накоплен компетентными органами по доносам сексотов. Тем не менее он намекнул, что «рука, спустившая курок, явно просматривается в этом деле» и что «выстрел еще не достиг всех целей». Мне оставалось только догадываться о тайном смысле этих аллегорий. Иосиф Михайлович еще раз настоятельно просил меня не участвовать никоим образом в деле, я обещал, но не полностью выполнил свое обещание — посетил родителей Аделины. Они были запуганы и поначалу едва разговаривали со мной, подозревая, что я секретный агент органов. Пришлось раскрыть им ряд эпизодов наших встреч с Аделиной в их квартире, прежде чем они расслабились и поверили мне. Два интеллигентных человека всё еще не оправились от пережитого — рано утром трое агентов вломились в квартиру, перевернули всё, сбросили с полок все книги, выбросили одежду из чемоданов и набили их изъятыми книгами, машинописными рукописями, кассетами, а потом… всё это увезли вместе с дочерью. Два немолодых человека пережили сталинщину — и тридцатые годы, и сороковые-пятидесятые, потом они прочитали и «Архипелаг Гулаг», и рассказы Варлама Шаламова, и многое другое, но оказались совершенно не готовы к ЭТОМУ, к тому, что ЭТО пришло в их собственный дом. Они хорошо знали, как ЭТО происходило с миллионами людей, но знание не дает облегчения, когда ЭТО приходит конкретно к вам в своем невыносимо жестоком, грубом, хамском обличии. Булгаковские швондеры и шариковы продолжали глумиться над интеллигенцией. Родители Аделины были сокрушены и растоптаны… Я