Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

на своем месте, вставал, выходил справить нужду, снова ложился, всхрапывал и тут же пробуждался от монотонных голосов монахов. Ши-гао тоже сидел и, покачиваясь, пересиливая боль, читал со всеми.

Под утро Тамачи пришел за монахом и повел его к кагану. Силуэт его вырисовывался неподалеку от юрты. Махакайя окинул взглядом небо, усеянное звездами от далеких гор до смутных вод озера и дальше — до других гор. На востоке, там, где остался Чанъань и все Срединное царство, уже тлело красное шелковое покрывало. И оно разгоралось сильнее. Махакайя обратил лицо южнее. Но Небесного Волка не было видно. Тогда он предложил кагану пройти дальше. Они шли втроем среди юрт. И вдруг Махакайя остановился и указал на яркий зрак за водами.

— Вот он!

Каган смотрел некоторое время и рек:

— Сумбиле.

Монах глядел на Небесного Волка. А тот вперил свой алмазный глаз в монаха.

— Вот видишь, часть твоего сна здесь, — сказал каган. — Не есть ли это половина той маски?.. Нет? Что ж, тогда я велю отлить эту половину из чистейшего золота. И все свершится здесь.

Монах молчал.

Каган вздохнул:

— И кони не вытянут в струнку твоего спутника, и струнка не лопнет. Пусть звучит. Если ему суждено выжить.

Монах ничего не отвечал.

— Так решено! — молвил каган.

— Нет, — с трудом ответил Махакайя.

— Как? Ты хочешь, чтобы жертва свершилась?

— Да.

Каган растерялся. Он смотрел уже не на звезду, а на упрямого монаха.

— Но… — он собирался с мыслями, — но ты же утверждал… твое учение… твой Господь… Бхагаван? Да, он требует не причинять боли? Или я ослышался тогда на пиру в звоне чаш и шуме речей?

— Все так, мой господин, — отвечал Махакайя смиренно.

— Когда же ты говорил правду?

— Всегда.

— И про жертву, и про ваш главный закон?

— Да. И я прошу заменить жертву.

— Кем?

— Мной.

Каган хрипловато рассмеялся.

— Нет!

— Тогда прошу заменить Ши-гао Бэйхаем.

— Другим монахом?

— Моим конем.

— Ты же рассказывал, что конь спас тебя. И, как мне говорили, у вас с ним добрые отношения, как с человеком. Ты готов им пожертвовать?

— Да будет так.

— Нет, — возразил каган, покашливая в кулак. — Раз уж ты хочешь жертвовать собой, то и жертвуй. Но оставайся живым. Здесь.

Монах погрузился в молчание. Каган тоже молчал, оглядывая горизонты. Солнечный свет на востоке все рос, будто там вставала ханская юрта. И уже во все стороны как будто мчались на прозрачных конях всадники-вестники, и гривы их скакунов развевались волнистыми гривами легких облачков, даже, скорее, облачной пелены, взвеси.

— Как только солнце оторвется от гор, — молвил каган с хрипотцой, — жертва свершится.

— Да будет так, — отозвался монах.

— Как? — переспросил, не удержавшись, Тамачи.

— По слову кагана, — сказал монах. — Я останусь.

Тамачи тут же воскликнул, и откуда-то взялся слуга. Тамачи что-то велел ему, и тот пустился бежать среди юрт со всех ног.

И солнце оторвалось от зыбкой линии земной, и юрты окрасил нежный свет. Из некоторых уже выходили люди. Лица их тоже озарял этот свет, и они были густо розовыми, как цветы в садах Чанъани. Глаза людей тут же сходились на фигурах кагана, монаха и толмача, тоже охваченных сиянием той далекой юрты. Монах снова глядел на нее. И она уже медленно наливалась золотом.

Да, жертва свершилась.

Глава 33

— Как же вам, почтенный, удалось уйти? — вопросил Чаматкарана.

Махакайя, пребывавший в глубокой отрешенной задумчивости уже продолжительное время, — и это его состояние никто не решался нарушить до сих пор, — взглянул на настоятеля, на его смуглое лицо с удивленными глазами, осененными густыми черными ресницами, собрался с мыслями и ответил, что Тун-Джабгу-хан отпустил его и спутников через некоторое время после смерти бедняги Ши-гао. У него началась черная немочь ноги, и ее пришлось отрубить. Еще немного пожив в муках, Ши-гао умер. И Махакайя сказал кагану, что жертва все же была принесена. Тот возразил, что монах умер своей смертью, его ведь не разорвали скакуны? Неужели монах отрекается от своего обещания? И тогда Махакайя принял обет не вкушать ничего, кроме воды. Вскоре об этом стало известно кагану. Он просил монаха снять обет, но тот упорствовал. И голодал неделю. Когда пошла вторая неделя, каган прислал ему блюдо яблок и кувшин сока и просил сообщать, что он не столь недальновиден и неуступчив, как император великой Тан, и отпускает монаха в Индию, но с обещанием на обратном пути снова заглянуть в его владения.

И в назначенное время небольшой караван покинул ставку кагана. Каган дал монахам двух верблюдов, провиант, теплую одежду и отпустил с ними толмача Тамачи, чему тот был очень рад.

— Каган хотел быть благороднее вашего императора? — со смешком спросил старик Таджика Джьотиш.

Махакайя ответил, что кагану, похоже, самому хотелось отправиться в путь. Ему надоели степь, ставка, происки знати, строптивость сына, потерявшего всякое терпение и мечтавшего воцариться в этом краю. На прощанье каган так и сказал монаху: «Будь я диким верблюдом, сопровождал бы твой караван издали». — «Почему же не идти в караване?» — вопросил монах.

«Ни тюков, ни седла, ни узды не потреплю, — тут же ответил каган, щуря крупные узкие глаза и дотрагиваясь до серебристой бородки пальцами в перстнях». — «Разве быть каганом не то же самое?» — спросил Махакайя.

И Тун-Джабгу-хан рассмеялся, кивая.

Махакайя обещал на обратном пути заглянуть к нему и рассказать об Индиях.

— И почтенный сдержит слово? — спросил кто-то из монахов.

— Если хватит сил, — ответил Махакайя. — Хотя мне и советуют обойти Большую Пустыню Текучих Песков теперь с юга.

— Куда же вы пошли дальше? — спросил Чаматкарана.

— Дальше путь лежал к отрогам гор, покрытым корявыми пахучими вечнозелеными лесами, в город Сушэшуй, чьи жители высоки, но робки, жадны и вероломны и помышляют только о выгоде; их божество — богатство, а одеваются просто, как знать, так и крестьяне и торговцы: в одежду из кожи, войлока и шерсти; бреются наголо, как монахи, но придерживаются варварской веры.

И вышли мы в местность Тысячи Родников, обрамленных с юга горами, а с других сторон равнинами. И еще там густые леса.

Внезапно мы услышали позваниванье колокольцев. Как будто по лесу шли богомольцы некие. Наш караван остановился. Мы ожидали увидеть фигуры паломников, но внезапно из-за деревьев появился олень. Прекрасный олень с рощей рогов и колокольцем на шее. Подняв голову, он глядел на нас и не убегал. Вскоре к нему присоединился еще один олень, потом другой, третий, олениха с олененком, еще одна и еще оленята. И у всех были повязаны ремешки с колокольчиками. И