только отворачивались. И думали, как бы никто не заметил, что нам не смешно. Хотелось их всех передушить, но мы только губы кусали.
Виктор, не мигая, вглядывался в черноту древесных крон и с ужасом понимал, что совсем не удивлён. Он как будто уже знал это. Откуда? Необъяснимо, но факт. А теперь он может с чистой совестью озвучить своё знание. Разве не за этим посылала его в Краснодон Надежда Фесенко? Тот случай, когда выполненное задание не приносит удовлетворения. Ведь с этим теперь надо жить и что-то делать.
– Спасибо, Толя. Ты даже не представляешь, как важно то, что ты мне рассказал.
Анатолий стал звать Виктора к себе в хату ночевать, но тот наотрез отказался. Попросил только напиться воды и спросил, дома ли мать Ковалёва.
– Дома. Спит, – ответил Анатолий. – Она сегодня рано легла.
– Вот и хорошо. А я тут, на улице, чуток вздремну да обратно пойду, пока солнце не встало. Ты только никому не говори, что я заходил, ни матери своей, ни Мише. Никому. Никто не должен знать, что я был в Краснодоне.
Заботливый Толя немного смутился:
– Ну ладно, не скажу. Вот только ночевать на земле – это ты зря. Погоди, я тебе хоть плащ вынесу подстелить.
Оставшись один под звёздным небом у Анатолия в огороде, измождённый дневным переходом, Виктор провалился в сон, а когда очнулся, было уже совсем свежо, в небе ярко сияла луна. При её свете вполне можно было различить дорогу. Ему хотелось идти, не теряя времени.
Идти было лучше, чем лежать, смотреть на луну и думать. Но и на ходу мысли догоняли его, не давали покоя.
Как же так? И в отряд, по словам Светланы, затесался предатель, и этот Гайдученко оказался подлецом и трусом. Откуда их столько берётся, этих продажных ничтожеств?
Впрочем, важнее было то, что Гайдученко имел список тех, кого обком комсомола оставил для работы в оккупированном городе и области…
Даша
Когда Виктор сообщил свою новость Светлане, она побелела как полотно и долго молчала.
– Есть что-нибудь от Сестрицы? – спросил он.
Светлана покачала головой.
– Ты сказала, мне из города исчезнуть надо дня на три, а я так быстро обернулся. Схожу, пожалуй, ещё раз в сторону Паньковки. Может, хоть что-нибудь узнаю об отряде.
Светлана видела, что отговаривать его бесполезно. Наверное, она и сама на его месте не стала бы поддаваться ни на какие уговоры.
– Будь осторожен, – только и могла сказать она.
Ноги снова понесли Виктора на место последней стоянки группы Рыбалко. Поначалу по небу гуляли облачка и казалось даже, ветер готов разыграться и нагнать дождевых туч. Но к тому времени, когда Виктор добрался до места, облака разлетелись и снова стояла жара, почти такая же, как в первые дни его партизанской жизни. Даже мухи надоедливо жужжали точь-в-точь как тогда, совсем не по сезону, видно, перепутав сентябрь с июлем. Только шалаша на этот раз Виктор не обнаружил: кто-то растащил ветки, из которых он был сложен, и раскидал их по поляне. Кто мог это сделать? Когда Виктор был здесь в последний раз, шалаш оставался целым. Стоп! Или это ему приснилось? Он вдруг поймал себя на том, что, очутившись здесь, на этом как будто заколдованном месте, не может поручиться, действительно ли видел шалаш целым и невредимым наяву.
Виктор опять напряжённо огляделся вокруг, шаря глазами по уже желтеющей траве. Ветер шелестел листвой высоких раскидистых ив. Виктору вдруг почудился вдалеке какой-то призрачный звук.
Сначала он не мог понять, что это, а потом звук послышался ближе и отчётливей, звонче. Колокольчик! Не иначе как где-то пасётся корова! Звук приближался. Он пошёл в ту сторону, а потом притаился за деревьями и стал наблюдать. Вот и корова замычала, a затем до Виктора долетел звонкий женский голос, но слов было не разобрать, помешал порыв ветра.
Вскоре из овражка показалась и бурая корова с белым пятном на боку, и её хозяйка в ситцевом платочке и домотканой юбке. Они поднялись на пригорок и теперь направлялись прямиком к ивам, где прятался Виктор. Впрочем, как только он их увидел, у него возникло необъяснимое желание показаться, выйти навстречу. Ветер играл ветвями, расплёскивая листву, колыхал кружево сквозных теней, и Виктора вдруг охватили спокойствие и доверие.
Он подался вперёд и выглянул из-за древесного ствола прежде, чем рассудок напомнил ему об осторожности.
– Эй! Я тебя не выдам, не бойся! Только не стреляй! – услышал он.
– Я не боюсь, – отозвался Виктор спокойно и твердо. – И ты не бойся. Стрелять не буду.
– Ты один?
– Один.
Девушка нерешительно сделала пару шагов в сторону Виктора, слегка подгоняя корову хворостиной.
– Да не бойся же! – снова воскликнул он. – Я без оружия.
– Это хорошо! – Девушка явно испытала облегчение от его признания. – А что ты здесь делаешь?
– Так, ничего, – ответил он. – А ты?
– И я ничего. Корову вот пасу.
– Ты не из Паньковки? Я тебя там не видел.
Она остановилась перед ним в тени раскидистой ивы и внимательно смотрела из-под низко повязанного белого платка, закрывавшего ей лоб до самых бровей, острыми, как буравчики, тёмно-карими глазами.
– А я вот тебя в Паньковке видела, – выдала она вдруг. – Вместе с хлопчиком чернявым. Вы, видать, партизаны. А я с Христового, это тётка у меня в Паньковке.
– Откуда про партизан знаешь?
Она усмехнулась и облизнула пересохшие губы:
– Чего там знать? Ясное дело!
– Вот оно как, значит! – ласково улыбнулся ей Виктор, пуская в ход свое обаяние, действовавшее на девчат почти безотказно. – А звать тебя как?
На вид она была примерно его ровесницей.
– Хочешь – зови Дашей. А твоё имя и спрашивать не стану: партизану ведь нельзя раскрывать себя.
Она вдруг перестала улыбаться, взгляд её потемнел, стал тяжёлым.
– Даша! Ты что-то знаешь про отряд, который здесь стоял? – воскликнул Виктор.
– Где ж ты сам был, что этого не знаешь? – Даша сощурила глаза. – Вся Паньковка знает… Столько карателей сюда нагнали, аж земля дрожала! Мокрое место от партизан твоих осталось! А от кого не осталось, те разбежались. Может, кто из них по дальним хуторам прячется. Теперь тут уж не больно повоюешь, даже если кто и остался. Кругом на хуторах полицаи, не дадут и головы поднять. Это дед мой так говорит. А дед у меня в войне понимает, он сам в трёх войнах воевал. И против белых тоже…
– Вот как? А что он ещё говорит, твой дед?
– Говорит, что жалко вас, дурней! – с внезапной злостью бросила ему