В результате восстанавливал равновесие не превентивный, а фактический контроль в виде смерти от голода. По мнению Мальтуса, китайцы были не в состоянии рационально регулировать свое репродуктивное поведение – например, за счет более позднего вступления в брак, – чтобы разорвать этот порочный круг. За этой интерпретацией скрывается антропологическая презумпция недостаточной разумности «азиатского человека», которому не удался переход от «природы» к «цивилизации» и из «царства необходимости» в «царство свободы». На протяжении двухсот лет после того, как этот тезис Мальтуса был впервые, в 1798 году, опубликован, его повторяли без какой-либо проверки. Даже китайские ученые продолжали воспроизводить образ Китая как страны, в которой все так устроено, что бедность и голод попросту неизбежны[453].
Но сегодня взгляды изменились. Факт аномально низкого прироста населения в Китае XIX века не вызывает сомнений, но его традиционное обоснование ставится под вопрос. Китайцы вовсе не размножались, слепо следуя инстинктам, чтобы вновь и вновь быть децимированными безжалостной природой. Новые исследования продемонстрировали, что население Китая было вполне в состоянии принимать сознательные решения по поводу воспроизводства. Главным методом регуляции было детоубийство, как сразу после рождения, так и посредством небрежного обхождения с младенцами. Очевидно, что китайские крестьяне не считали подобную практику «убийством». Человеческая «жизнь» детей начиналась, в их представлении, не ранее пятимесячного возраста[454]. Детоубийство, невысокий процент женатых мужчин, низкая рождаемость в браке, а также популярность усыновления и удочерения детей были характерными чертами демографической ситуации в XIX веке, с помощью которых китайцы реагировали на стесненные условия жизни. Низкие «нормальные» темпы роста населения, в результате бедствий третьей четверти XIX века превратившиеся в отрицательные, были, таким образом, не чем иным, как сознательной адаптацией к нараставшему дефициту ресурсов. В свете новых исследований традиционное противопоставление рациональной и предусмотрительной Европы и иррационального инстинктивного Китая, движущегося навстречу собственной гибели, не выдерживает критики.
Касательно Японии были выдвинуты схожие соображения. После полутора веков роста населения в благоприятных условиях внутреннего мира в первой половине XVIII века численность населения Страны восходящего солнца пошла на спад. Замедление роста объясняется не столько голодом и стихийными бедствиями, сколько желанием сохранить или даже улучшить достигнутый уровень жизни и, следовательно, собственный статус в селении[455]. Как и в Китае, детоубийство служило в Японии одним из средств управления численностью населения, однако здесь это было в большей степени связано с оптимистическими планами на будущее, нежели с приспособлением к существующим условиям нехватки жизненно важных ресурсов. Около 1870 года, незадолго до начала индустриализации, Япония преодолела уровень демографической стабильности, который она выдерживала в течение своего «длинного» раннего Нового времени. Вплоть до 1990‑х годов (с небольшим перерывом в конце Второй мировой войны, в 1943–1945 годах) наблюдался практически непрерывный рост населения. На начальном этапе он основывался на более высоком уровне рождаемости, снижении детской смертности и увеличении продолжительности жизни. Предпосылками этого развития были улучшение питания за счет увеличения собственного производства риса и импорта зерновых, а также прогресс в области санитарии и медицины. Демографическая стабильность в Японии в конце эпохи сёгунов Токугава была не выражением мальтузианской необходимости, а результатом усилий по поддержанию небольшого, хотя по мировым стандартам вполне приличного, уровня благосостояния. Рост населения после 1870 года оказался явлением, сопутствующим модернизации[456].
Самым удивительным образом в Европе развивалось британское общество, где был отмечен демографический рывок. Еще в 1750 году Англия (без Шотландии) была самой демографически слабой среди политически наиболее влиятельных стран Европы. Ее население составляло 5,9 миллиона человек. Франция в правление Людовика XV насчитывала 25 миллионов, то есть в четыре раза больше, и даже Испания с ее 8,4 миллиона жителей была значительно богаче населением, чем Англия. В последующие сто лет Англия быстро опередила Испанию и сократила отставание от Франции, которая в 1850 году превосходила ее по количеству жителей меньше чем в два раза (35,8 миллиона по сравнению с 20,8 миллиона в Англии, Уэльсе и Шотландии). В 1900 году Великобритания (37 миллионов) практически сравнялась с Францией (39 миллионов)[457]. На протяжении всего XIX века она демонстрировала наиболее высокие темпы роста (1,23 процента в год) среди наиболее крупных европейских государств. Даже с находящимися на втором месте Нидерландами (0,84 процента) разница была огромной[458].
Население США неуклонно росло – это была самая захватывающая с точки зрения демографии история в XIX веке. Если в 1870 году Германия еще слегка превосходила Соединенные Штаты по численности населения, то уже к 1890 году США оставили все европейские страны, за исключением России, далеко позади. С 1861 по 1914 год население Российской империи выросло более чем вдвое – как в Англии в тот же период. Аналогичная тенденция развития была характерна для России в целом: ее колониальная экспансия в Центральной и Восточной Азии играла в этом, однако, незначительную роль, так как присоединенные территории были малонаселенными. Россия примерно в одно время с Японией вступила в фазу быстрого роста населения, особенно в сельской местности. Русское крестьянство в течение последних пятидесяти лет «старого порядка» принадлежало к одной из наиболее быстро растущих социальных групп в мире. Россия представляла собой редкий для той эпохи случай, когда сельское население росло быстрее, чем городское[459].
Если попытаться систематизировать количественные показатели отдельных стран и дать на этой основе качественную оценку общих контуров столетия приблизительно в рамках 1820–1913 годов, то получаются три типа демографического развития, имевшие место на всех континентах[460].
Взрывной рост имел место в тех областях мира с умеренным климатом, где могли быть освоены значительные территории в пограничных зонах (фронтиры). Взрывным образом население США увеличилось в десять раз; аналогичное развитие наблюдалось в «новых Европах»: Австралии, Канаде и Аргентине («ответвления Запада», ранее часто называемые «белыми колониями»). Но надо иметь в виду, что этот прирост начинался от очень низких значений, поэтому такие высокие статистические показатели обманчивы.
Другая крайность – граничащий со стагнацией медленный рост населения – наблюдалась не только в Северной и Центральной Индии и Китае (а также в Японии примерно до 1870 года), но и в Европе: самым ярким примером этого типа развития являлась Франция. Около 1750 года Франция занимала первое место в Европе по численности населения. А около 1900 года ее почти догнала даже Италия. Это замедление роста не было вызвано никакими внешними драматическими факторами. Хотя в период Франко-прусской войны 1870–1871 годов Франция испытала острый демографический кризис, не сравнимый ни с одним из кризисов, которые переживали другие крупные страны Европы на протяжении всего XIX века. Боевые действия, гражданская война и эпидемии привели к тому, что умерло на