советская попытка пилотируемого полета окажется неудачной, – писал он, – нам следует выразить со всей искренностью, какую мы сможем изобразить, глубокое сожаление и боль президента и народа Соединенных Штатов»[485]. Далее он, однако, говорил, что США «могут скрытно предложить комментаторам в других странах осудить пренебрежительное отношение к человеческой жизни, подтолкнувшее Советы к "преждевременной" попытке пилотируемого полета».
Однако, если попытка окажется удачной, Кеннеди должен был отдать Советам должное и признать их достижение, как он сделал это после недавнего запуска межпланетного зонда к Венере. Так что Сэлинджер и его команда подготовили проект и принесли его президенту в Овальный кабинет. Там же присутствовал и Джером Визнер, советник Кеннеди по науке, известный своим скептическим отношением к проекту Mercury. Визнер тоже считал, что Советы предпримут попытку запуска очень скоро, возможно уже этой ночью. Затем он исчез – у него был запланирован обед с Хоми Бхабха, секретарем Комиссии по атомной энергии Индии. Сэлинджер отправился домой, предвкушая ранний ужин в Лейк-Бэнкрофт (штат Вирджиния). Президент обедал с семьей в Белом доме.
В 20:00, как раз когда Гагарин и Титов в Казахстане садились за свой неаппетитный завтрак, генерал-майор Клифтон – офицер, ответственный за своевременную доставку разведсводок президенту, – подошел к шефу и спросил, следует ли его разбудить, если Советы ночью запустят человека в космос. «Нет, – ответил Кеннеди. – Сообщите мне эту новость утром». Президент удалился в жилые апартаменты на втором этаже Белого дома. Как всегда, на его кровати под балдахином и по всей комнате были разложены свежие газеты. Кеннеди был известен тем, что проглатывал их в огромном количестве. Главной новостью дня было известие о начале в Иерусалиме суда над Адольфом Эйхманом – офицером СС, обвиненном, говоря словами нью-йоркской Daily News, в том, что он был «вдохновителем убийства нацистами миллионов евреев»[486]. Эйхман «вошел в зал суда шаркающей походкой», чтобы выслушать обвинительное заключение длиной в 6000 слов, часто моргая в свете ярких ламп в клетке из пуленепробиваемого стекла.
В 22:00 того же вечера компания NBC-TV показала часовой репортаж о жизни семейства Кеннеди в Белом доме. Миллионы зрителей наблюдали за тем, как Джеки размышляет о том дне, когда ее трехлетняя дочка Кэролайн подрастет достаточно, чтобы пойти в детский сад. «У меня дух захватывает при одной мысли об этом, – сказала она. – Если о ней все время будут писать в газетах, это заставит ее одногруппников относиться к ней иначе»[487]. Джеки также сказала, что хочет сделать Белый дом более уютным при помощи свежих цветов и горящих дров в каминах зимой. Смотрели ли это шоу она сама или ее муж, неизвестно. За десять минут до конца передачи Юрий Гагарин вышел из автобуса, который привез его на стартовую площадку. Скорее всего, к этому моменту президент был уже в постели.
27
Ключ на старт
12 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА, 6:30–9:07
Стартовая площадка № 1
Космодром Тюратам
Поездка на автобусе заняла всего несколько минут. Гагарин сидел впереди и был подключен к вентилятору, который не давал ему перегреваться. За ним сидел Титов, тоже с вентилятором. Кучка возбужденных людей толпилась вокруг них и перегораживала узкий проход. Среди них были трое коллег-космонавтов в классических кожаных куртках летчиков: Николаев, самый спокойный и невозмутимый из группы, Быковский, худой и хилый на вид, и Нелюбов, претендовавший когда-то на лидерство в гонке, а теперь отодвинутый на третье место. Кроме них, там был начальник ЦПК Карпов, несколько инженеров и двое врачей, включая Адилю Котовскую, которая по-прежнему следила за Гагариным материнским взглядом. Даже в эти последние минуты за ним внимательно наблюдали, отслеживая нежелательные изменения в поведении. Во время короткой поездки были моменты, когда он становился отстраненным и замкнутым, но затем вдруг снова начинал перебрасываться шутками с другими космонавтами. Они, подобно актерам, реагировали соответственно, иногда играя на камеру Суворову, который тоже был здесь и всех снимал. В какой-то момент ухмыляющийся Нелюбов наклонился и сунул в рот Гагарину карамельку. Гагарин ухмыльнулся в ответ. Маленький бело-голубой автобус, набитый возбужденными пассажирами, трясся по степи[488], пока впереди не появилась цель поездки. Этот момент стал незабываемым для Гагарина:
Чем ближе мы подъезжали к стартовой площадке, тем ракета становилась все больше и больше, словно вырастая в размерах. Она напоминала гигантский маяк, и первый луч восходящего солнца горел на ее острой вершине[489].
С верхушки башни обслуживания стартового комплекса, как впередсмотрящие с мачты корабля, Анатолий Солодухин и его техническая команда могли видеть бело-голубой автобус, ползущий к ним по дороге. «"Едут! Едут!" – закричали во весь голос мы с самой высокой точки фермы обслуживания»[490], наблюдая, как автобус въезжает на стартовый комплекс и приближается к ракете. Гармошка дверей распахнулась, и после короткой паузы на землю шагнул Гагарин, за которым почти сразу последовал Титов. Оба молодых человека двигались немного неловко в громоздких скафандрах.
На площадке их встречала группа высокопоставленных фигур: там были Каманин и маршал Москаленко вместе с остальными членами государственной комиссии и, конечно, сам Королев в шляпе и «счастливом» костюме[491], как он его называл. Надо полагать, в кармане у него лежали, как всегда, и две копеечные монетки. У всех на рукавах были красные повязки, обозначавшие высокий статус и разрешение оставаться на стартовой площадке до самых последних минут. Прежде всего следовало соблюсти советский протокол. Первым делом Гагарин подошел к Константину Рудневу, председателю госкомиссии, доложил о прибытии и заявил о готовности выполнить порученное задание.
Практически в то самое мгновение, когда он закончил говорить, начались беспорядочные объятия и рукопожатия. Титов попытался попрощаться с Гагариным по русской традиции троекратным поцелуем, но оказалось, что в скафандрах это попросту невозможно сделать. Суворов снимал их: «Они "чоканулись" шлемами, и выглядело это очень смешно»[492]. Обычно сдержанный Николаев вдруг заключил Гагарина в объятия. «Я так нервничал, – сказал он позже, – что, забыв про шлем, попытался поцеловать его. Я приложился к шлему так сильно, что у меня даже вскочила шишка». Суровый маршал Москаленко, один из самых могущественных военных чинов в СССР, схватил руку Гагарина и с большой теплотой пожал ее. На кону стояло столь многое, а этого улыбающегося молодого человека ждало столько опасностей, что все присутствующие испытывали сходные эмоции. «Я до сих пор ощущаю его ладони на своих плечах»[493], – написал Галлай в своих мемуарах четверть века спустя.
Объятия и поцелуи продолжались и продолжались, грозя задержать старт. Никто не хотел отпускать Гагарина – возможно, им не суждено было никогда больше его увидеть. «Намеченный порядок удалось соблюсти с трудом, – сухо зафиксировал Каманин в своем дневнике. – Вместо пожелания счастливого пути некоторые прощались и даже плакали – пришлось почти силой вырывать космонавта из объятий провожающих»[494]. Но, прежде чем он это сделал, к Гагарину подошел сам Королев. Он тоже пожал космонавту руку, а затем, отбросив формальности, крепко обнял его.
Вместе с Королевым, Каманиным и Олегом Ивановским – тем самым инженером, который два дня назад вырезал из «Востока» часть внутренностей, – Гагарин подошел к подножью гигантской ракеты. К лифту башни обслуживания вели несколько стальных ступенек. Ивановский должен был сопроводить его наверх и помочь забраться в кабину «Востока». Теперь, наконец, и Каманин схватил руку Гагарина. «До встречи… через несколько часов», – сказал он.
Гагарин поднялся по ступенькам, держась за поручни обеими руками; с каждой руки у него свисала перчатка. Р-7 возвышалась над ним, по-прежнему окутанная белым паром и нацеленная в бледно-голубое небо. На верхней ступеньке, у входа в лифт, он улыбнулся и помахал небольшой толпе провожающих внизу. Королев снял шляпу и тоже помахал в ответ. На мгновение Гагарин, казалось, заколебался. Он второй раз поднял руку в прощальном жесте, а затем исчез в лифте.
Титов вернулся в автобус. Ему больше нечего было делать. Его роль была сыграна. «Что могло случиться на этом последнем этапе? – сказал он