с ней, – вспоминал он, – не отрывали свои взгляды от величественной картины»[453].
Еще одним свидетелем был Королев. Он без единого слова наблюдал за движением процессии. Когда небо на востоке над степью начало светлеть, он сел в свою машину, проехал по дороге, параллельной железнодорожному пути, и остановился немного впереди ракеты. Марк Галлай видел, как это происходило:
[Он] выходит на обочину, пропускает ракету мимо, минуту-другую задумчиво смотрит ей вслед и едет к месту следующей остановки. Наверное, когда-то так, стоя на пригорке, полководцы провожали уходящие на сраженье войска[454].
Галлай видел, насколько волнующим был этот момент для его шефа – и специально напомнил об эмоциональности главного конструктора. Королев был ближе к своей мечте, чем когда-либо. И все же единственная мысль снова и снова билась в его мозгу: не упустили ли они в спешке чего-нибудь? Его нервы были на пределе, но он должен был держать свои страхи при себе, о чем просила его Нина в письмах. Главное, чтобы страх не проявился в его голосе. Вид ракеты – его ракеты, – медленно ползущей по степи к площадке № 1, без сомнения был, как выразился Солодухин, величественным. Но один из свидетелей утверждает, что в этот самый момент Королев вдруг объявил, что пуск, возможно, следует отложить.
Коллеги посмотрели на него в изумлении, гадая, не шутит ли он. Идея была оставлена так же быстро, как высказана. Но затем Королев настоял, чтобы двое его ведущих инженеров, Борис Раушенбах и Константин Феоктистов, еще раз внимательно разобрали с Гагариным и Титовым каждую деталь полетного задания. Оба были поражены таким требованием. С их точки зрения, оба космонавта к настоящему моменту знали этот план в совершенстве, но шеф хотел, чтобы они прошлись по нему все вместе еще раз. Раушенбах знал Королева не один десяток лет, поэтому спорить не стал. Так что в 10 утра два инженера вместе с двумя космонавтами занялись выполнением приказа шефа.
Но Раушенбах никак не мог сосредоточиться на задаче. Даже теперь, когда до старта оставалось так мало времени, реальность того, что они собирались совершить, не укладывалась в рамки его рационального инженерного сознания.
Я смотрел на него и умом понимал, что завтра этот парень взбудоражит весь мир. И в то же время в душе никак не мог я окончательно поверить, что… старший лейтенант, сидящий перед нами, завтра станет символом новой эпохи. Начинаю говорить: «Включите то, не забудьте переключить это», – все нормально, буднично, даже скучновато, а замолкну, и словно какой-то чертик начинает нашептывать: «Чепуха, ничего такого завтра не будет…»[455]
Когда тепловоз и платформа-великан, которую он толкал перед собой, добрались до площадки № 1, громадное гидравлическое установочное устройство медленно подняло ракету вместе с «Востоком» в вертикальное положение. Теперь она стояла во всем своем величии, вздымаясь более чем на 38 м и сверкая под весенним солнцем. После заправки ракета обретала массу 291 т и весила почти вдесятеро больше, чем система Mercury-Redstone. Она была слишком тяжелой, чтобы стоять на стартовом столе, не разрушаясь. Но по хитроумной задумке конструкторов Р-7 никогда на самом деле не стояла на столе, а вместо этого висела над огневой ямой на четырех стальных опорах. Они должны были раскрыться, как лепестки цветка, и откинуться назад, как только ракета на старте наберет достаточную тягу. Гигантская ракета буквально висела в пространстве, создавая впечатление, что она, хотя еще и не движется, но уже в пути.
В 13:00, после того как Гагарин и Титов закончили с Раушенбахом и Феоктистовым, их вместе с остальными космонавтами привезли на площадку № 1 на встречу с боевым расчетом – рабочими стартового комплекса. Анатолий Солодухин, наблюдавший на рассвете за вывозом ракеты, теперь тоже был на площадке. Космонавтов встретили «бурной овацией. У всех было приподнятое настроение; гордились тем, что и их частица труда вложена в общее дело»[456]. Под негромкое жужжание камеры Суворова Гагарин произнес благодарственную речь. Его встретили восторженными возгласами. Толпа возбужденных, улыбающихся до ушей специалистов в синих комбинезонах теснилась вокруг него, каждый стремился побыть в его обществе. На неотредактированной пленке видно, что харизма Гагарина буквально бьет через край. Он тоже улыбается до ушей. Кто-то хлопает его по спине, другие пожимают руку, каждый хочет прикоснуться к нему. Он выглядит настоящей суперзвездой, суперзвездой до мозга костей. У Титова, несмотря на весь его ум и чеканные черты, этого качества не было – и он знал об этом. Стоя рядом со стартовым столом в середине этой восторженной, обожающей толпы, Гагарин, кажется, уже обживался в своей новой роли: избранника судьбы, удостоенного чести выполнить уникальное задание, которому суждено изменить историю. И все это еще до полета.
В руки ему кто-то сунул букет собранных в степи диких тюльпанов. Потом Гагарин вместе с Королевым подошел к ракете и поднялся на лифте на самый верх. Как скаковой конь, почуявший первое препятствие, он подошел, чтобы взглянуть поближе на «Восток», в котором ему предстояло отправиться в космос. Он по-прежнему улыбался. Королев с некоторым раздражением спросил, почему он так много улыбается. «Не знаю, Сергей Павлович, – ответил Гагарин, – наверное, человек я такой несерьезный»[457]. Такой ответ вряд ли мог успокоить разболтанные нервы Королева.
Стоя рядом с «Востоком», Королев настоял на том, чтобы еще раз пошагово пройти все процедуры. Далеко внизу видны были рабочие – они двигались как муравьи по всему стартовому комплексу. Кроме того, было видно, что часть газоотводного канала перекрыта стальной сеткой. Если бы что-то с ракетой пошло не так в первые секунды после срабатывания зажигания, эта сетка стала бы единственной надеждой Гагарина. Люк в его корабле должен был отстрелиться, а катапульта – выбросить его самого из корабля спиной вперед, причем слишком низко для раскрытия парашюта. Предполагалось, что сетка над газоотводом остановит его падение. Это была последняя надежда и еще одна предосторожность «на всякий случай»[458]. В гонке за первенство по отправке человека в космос времени на разработку более совершенной системы аварийного спасения со старта не было. Стальная сетка – лучшее, что смогли придумать.
Можно было только молиться о том, чтобы эта сетка никогда не понадобилась. Даже если бы Гагарин умудрился уцелеть после падения с высоты 12-го этажа, непонятно было, как его оттуда достать, очевидного способа не было. В конце концов было решено использовать для этой цели обычное оцинкованное корыто на веревке. Предполагалось, что космонавт, катапультировавшись и оказавшись на сетке, должен будет подползти к этому корыту и забраться в него. После этого спасательная команда вытянет его в безопасное место и спустит вниз.
Если верить инженеру Геннадию Пономареву, которому была поручена работа над этой системой, то было принято решение не говорить космонавту ничего о ее существовании.
Когда через много лет офицеры-ракетчики рассказали про этот способ эвакуации космонавту-2 Герману Титову, тот смеялся до слез, а потом очень серьезно сказал: «Как хорошо, что мы этого не знали»[459].
Королев и Гагарин провели у верхушки ракеты целый час, когда Королев вдруг почувствовал усталость. Возможно, сказались накопившиеся тревоги и предосторожности «на всякий случай». Спускаться с башни обслуживания ему пришлось с посторонней помощью. Он вернулся в свой домик, чтобы немного отдохнуть и принять сердечные лекарства. Гагарин тоже ушел. Он должен был провести ночь в домике по соседству. У нас нет никаких свидетельств о том, как Гагарин отреагировал на момент слабости Королева, но, надо полагать, ему было тревожно. Мало кто это видел. Гагарин лишь позже узнал, насколько сильно нездоров был на самом деле его друг и наставник.
В какой-то момент после ухода этих двоих Марк Галлай тоже поднялся на лифте наверх, к «Востоку». У него был конверт с секретным кодом, при помощи которого можно было разблокировать ручное управление. К нему присоединились и остальные члены особой комиссии, которым Королев поручил надзор за этой операцией. Можно смело предположить, что комиссия тщательно осмотрела конверт и его содержимое и убедилась, что Галлай правильно записал код и запечатал конверт надлежащим