Солодухин. Специалист по телеметрии Владимир Краскин вдруг почувствовал тошноту. Он не спал всю ночь и теперь изо всех сил старался сосредоточиться на двух осциллоскопах, но в голову упорно лезли воспоминания о том, как жена отстирывала кровь с его одежды после катастрофы Р-16 полгода назад.
– Ключ на дренаж.
Чекунов повернул ключ дальше вправо. На его панели загорелся транспарант.
– Дренажные клапаны закрыты.
Две минуты до старта. Клапаны, позволявшие жидкому кислороду из ракеты испаряться и уходить в атмосферу, только что были закрыты. Отстрелился кабель, обеспечивавший внешнее электропитание. Теперь за все отвечали собственные аккумуляторные батареи ракеты. Внутри баков начали открываться клапаны подачи горючего и окислителя в камеры сгорания каждого двигателя – теперь все было готово к зажиганию. Ракета оживала. Кириллов мог видеть это в перископ. Наверху, из спрятанного под обтекателем металлического шара, Гагарин не мог видеть, что происходит снаружи, но он ощущал это всем телом – и к тому же слышал целую симфонию скрежета, воя и грохота откуда-то из глубины под ногами. Он подобрался в кресле и напряг мышцы, в точности как учили. Прямо перед ним на табло находился аварийный красный сигнал катапультирования. Если он вдруг загорится, у пилота останется меньше двух секунд до того, как люк будет отстрелен, а его самого выбросит из кабины спиной вперед в ожидающий снаружи ад. Но через две секунды, возможно, будет уже слишком поздно.
Королев произнес:
– Дается зажигание.
– Понял, – отозвался Гагарин.
Стрелка часов медленно переползла за отметку 9:06. Четыре минуты почти закончились. Внутрь каждой из 32 камер сгорания пяти основных и 12 рулевых двигателей – самых сложных и совершенных силовых агрегатов, изобретенных к тому дню человечеством, – были помещены деревянные палочки в форме буквы Т. Они были сделаны из березы, дерева – символа России. Теперь они должны были дать старт путешествию человека в космос. В одно мгновение пиротехнические заряды, закрепленные на каждой палочке, автоматически сработали и как гигантские спички подожгли смесь топлива с жидким кислородом. Это был очень опасный момент в четырехминутной цепочке событий – все камеры сгорания должны были зажечься одновременно, даже одна незажженная вовремя камера легко могла взорваться в водопаде огня от остальных и подорвать всю ракету прежде, чем она успеет оторваться от стартового стола. Кириллов еще плотнее вжался лицом в окуляр перископа. «В этот момент ничего другого в мире не существовало. Глаза у меня слезились от напряжения, кровь бешено стучала в висках, сердце билось так быстро и громко, что казалось: оно может вырваться из груди». Галлай посмотрел на Королева. Тот тяжело дышал, на шее пульсировала голубая вена. Перед ним в ожидании стоял аварийный телефон.
– Предварительная ступень… промежуточная…
Зажигание всех двигателей прошло идеально. Из-под основания ракеты показались языки пламени. Чекунов ждал включения следующего сигнала на панели. Сигнал загорелся.
– Главная!
Ревущие струи раскаленных газов ринулись вниз из 20 основных сопел – Р-7 выбросила столб пламени как настоящий вулкан, мгновенно заполнив огромный газоотводной канал плотными клубами черного дыма. Зрелище было ужасающим и величественным, как и звук. Люди в бункере слышали его сквозь несколько метров грунта и бетона у себя над головами. Все три комнаты начали дрожать – «как в лихорадке», вспоминал Кириллов. Наверху съемочная группа Суворова продолжала наводить камеры на ракету, даже когда уши заложило от страшного рева, а земля под ногами затряслась, как при землетрясении. На деревянной веранде наблюдательного пункта в полутора километрах Титов и другие космонавты тоже наблюдали старт. Они увидели яркую вспышку, а затем почувствовали удар звуковой волны. «Звук словно бил молотом по грудной клетке, вышибая дух, – рассказывал Титов. – Все тряслось от этого рева… воздух нес с собой камешки и гальку»[516]. Невозможно было представить, что на верхушке этого чудовищного огненного шара может сидеть человек, первый, кому довелось это сделать, и что этот человек сможет остаться в живых.
Но ракета все еще не оторвалась от стартового стола. Четыре опоры продолжали удерживать ее на месте над огневой ямой до тех пор, пока пять маршевых двигателей не наберут максимальную тягу – почти 450 т. Ракета Р-7 содрогалась в этих лапах последние секунды. Гагарин ощущал, как вибрация ракеты передается его креслу. Шум в кабине стремительно нарастал. Красный сигнал катапультирования по-прежнему не горел, но сердце космонавта внезапно пустилось вскачь. С нормальных 64 ударов в минуту, которые наблюдались у него ранее, в этот момент пульс подскочил до 157[517]. Датчик, закрепленный на груди Гагарина, исправно передавал цифры в бункер. Доктор Яздовский увидел на своем мониторе острый пик. В волнении он так сильно искусал губы, что Королев даже спросил, почему они кровоточат. Но теперь Королев не смотрел на Яздовского. Он не отрываясь смотрел на Чекунова, склонившегося над пультом. Точно в 9 часов 6 минут и 59,7 секунды загорелся последний транспарант стартовой последовательности. Чекунов прокричал: «Подъем!»
Четыре опоры наконец откинулись в стороны, высвобождая ракету из своих объятий. На мгновение ее громадная масса, казалось, зависла в воздухе. Затем, наглядно демонстрируя третий закон Ньютона, направленные вниз струи раскаленных газов из пяти двигателей заставили ракету медленно двинуться вверх, в безоблачное небо. В этот момент Гагарин выкрикнул по радио то самое слово, которое очень скоро облетело весь мир и вошло в историю:
– Поехали! – воскликнул он.
28
Первые 17 минут
12 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА, 9:07–9:24
Космодром Тюратам
В бункере его услышали через громкоговорители, этот громкий радостный клич, который на одно мгновение прорвался через общее напряжение и наэлектризовал всех присутствующих. Даже Королев не смог сдержаться. «Молодец! – запомнил его восклицание Галлай. – Настоящий русский богатырь!»[518] Но до выхода Гагарина на орбиту оставалось еще 677 секунд – более 11 минут, пока же его ракета только-только оторвалась от стартового стола. Кириллов не отрывал глаз от перископа, пытаясь разглядеть малейшую аномалию в траектории ракеты, любое слабое отклонение от верного пути, которое могло бы свидетельствовать о надвигающейся катастрофе. Через шесть секунд ракета поднялась выше осветительной мачты, устремляясь ввысь в вихре дыма и пламени, пока снаружи целая батарея экзотических следящих устройств – интерферометров, кинотелескопов, кинотеодолитов – отслеживала каждое ее движение. Затем она начала набирать скорость. Оглушительный гром ее двигателей расходился по степи все шире по мере того, как ракета ускорялась, уносясь со стартовой площадки.
– До скорой встречи, дорогие друзья! – радировал Гагарин сквозь шум.
– До свидания, до скорой встречи! – ответил Королев.
Космонавты со своего наблюдательного пункта смотрели на взлет Гагарина в молчании. Всего пару часов назад все они шутили с ним в автобусе. Теперь единственное, что Быковский мог повторять про себя, было: «Лишь бы ничего не случилось, лишь бы не случилось»[519]. И он повторял это про себя снова и снова, пока ракета друга рвалась вверх, в небесную голубизну.
Затем Королев вновь включил микрофон.
– Время 70.
Гагарин снова вышел на связь, хотя его голос почти тонул в помехах и шуме двигателей.
– Понял вас, 70. Самочувствие отличное, продолжаю полет.
Ракета теперь неслась в небе, окруженная сверкающим кольцом пламени, 12 рулевых двигателей постепенно уплощали траекторию и отклоняли ее к востоку, чтобы воспользоваться вращением Земли и получить за счет него прирост скорости. Ракету сейчас было видно далеко. Из своего дома в поселке Ленинском, в 30 км к югу, Хиония Краскина тоже наблюдала за ее полетом, и это зрелище она не забудет до конца жизни. Красота улетающей ракеты поразила ее, и восхищение было не менее сильным, чем страх за молодого человека на борту. Она поймала себя на том, что крепко сжимает кулаки и молится: «Прошу Тебя, Господи, пусть ничего не сломается»[520]. В комнате бункера, где следили за телеметрией, ее муж и его коллеги склонились над осциллоскопами. Каждая электронная волна на их экранах рассказывала о том, что происходит во внутренностях машины, – или о том, чего не происходит. В комнату поступал поток данных с семи сотен датчиков, установленных на ракете: 50 000 измерений в секунду сообщали об уровнях вибраций, 6000 измерений