много лет спустя. – Может, Юрий по пути от автобуса к башне обслуживания мог подхватить грипп? Сломать ногу?»[495] Но даже теперь, даже в этот последний момент, еще оставался проблеск надежды, дразня его сознание, пока он сидел в автобусе, а Гагарин ехал в лифте к верхушке ракеты: «Скорее всего, ничего не произойдет, но что, если? Нет, ничего не может сейчас случиться, но
что, если?..» Вид Титова тронул даже обычно строгого доктора Яздовского:
Конечно, он надеялся, что на пути к кораблю в скафандре Гагарина появится маленькая дырочка или еще что-нибудь, и Номер Второй получит право на полет. Но Гагарин вошел в лифт башни обслуживания очень аккуратно, поднялся к кораблю и уселся в кабине. А когда он доложил мне, что надежно пристегнулся, я приказал Титову снять скафандр[496].
Доктор Котовская тоже была тронута, но ее голос звучал мягче, чем голос Яздовского. Если во время медицинских процедур она по-матерински опекала Гагарина, то теперь ее материнская опека досталась Титову. «Я наблюдала за Германом, – рассказала она автору более чем через полвека. – Он понимал, что вероятность его участия в полете приближалась к нулю. Мы помогли ему снять скафандр. Он был очень, очень разочарован. Мы пытались утешить его»[497]. Сняв скафандр, Титов устроился в задней части автобуса и полчасика вздремнул. В конце концов, ночью он почти не спал.
Лифт, выглядевший как большой шкаф, медленно поднял Гагарина и Ивановского на верхушку башни обслуживания ракеты. Двери раскрылись, и они вдвоем ступили на платформу – и сразу же попали под яркий свет целой батареи софитов. Вездесущий Суворов и здесь оказался раньше них:
Увидев меня, он на мгновение приостановился, чуть-чуть покачал головой, как бы говоря: опять кино… Он помахал мне рукой и пошел к люку [космического корабля]. Мои руки заняты, камера работает, не могу оторваться от визира, чтобы попрощаться… Гагарин, ухватившись руками за верхний обрез люка кабины, на мгновенье задержался, а затем ловко скользнул в кресло… Положив свой аппарат на пол площадки, протискиваюсь к Юре и я. Кричу ему:
– До встречи! В Москве я тебя обязательно встречу![498]
Ивановский помог космонавту пристегнуться. Гагарин лежал на спине в катапультируемом кресле с открытым люком за спиной. Маленькое зеркальце на рукаве позволяло ему видеть, что происходит сзади. Теперь он находился внутри частично покрытого мягкой обшивкой шара около двух метров в диаметре. Сама внутренняя обшивка представляла собой оранжево-желтую вспененную резину. Возможно, это был и не самый спокойный из оттенков, но определенно повеселее, чем темно-серый оттенок капсулы Mercury, которая к тому же была намного меньше «Востока».
Непосредственно перед Гагариным располагалась незамысловатая приборная доска с маленьким глобусом, сигнальными табло и четырьмя стрелочными инструментами. Справа от него находился джойстик – тот самый орган ручного управления, работать с которым он тренировался в начале этой недели, – сейчас он был заблокирован цифровым кодом. Здесь же был приемник, который выглядел чертовски похожим на автомобильное радио той эпохи: пара ручек настройки, три кнопки и простая шкала. Ниже располагался старомодный телеграфный ключ, который предполагалось использовать, если голосовая связь пропадет – в этом случае Гагарин должен был отбивать сообщения, пользуясь азбукой Морзе, и надеяться, что кто-нибудь на Земле их примет.
Контейнеры для пищи и отходов тоже располагались справа. Пищи и воды было достаточно, чтобы протянуть 10 суток, если тормозной двигатель не сработает. Был и контейнер для фекалий – на случай, если космонавт задержится на орбите дольше, чем на запланированные 100 с небольшим минут. Мочеприемник был встроен в скафандр.
Слева от Гагарина находился пульт управления – черная панель с переключателями для регулирования температуры в кабине (она изменялась при помощи простой вращающейся ручки с указателями «теплее» и «холоднее»), а также освещения и света для телекамеры. Как и во время полетов с собаками, телекамера, нацеленная на лицо Гагарина, должна была передавать изображение «в прямом эфире» на Землю. В дополнение к этому у Гагарина был магнитофон, и предполагалось, что во время полета он будет записывать на пленку свои впечатления. На той же черной панели размещалась цифровая клавиатура, необходимая для снятия блокировки с органов ручного управления космическим кораблем. Где-то рядом с катапультным креслом лежал и запечатанный конверт с тремя цифрами, который Галлай поместил в кабину накануне.
В корабле было три иллюминатора: маленький над головой космонавта, еще один справа и третий – система «Взор» – внизу под ногами (это устройство помогало также ориентироваться при критически важных маневрах перед входом в атмосферу). Все три иллюминатора в настоящий момент были закрыты носовым обтекателем, защищавшим «Восток». Если все пойдет по плану, то обтекатель будет сброшен через две с половиной минуты после старта, открыв космонавту вид на Землю, недоступный прежде человеческому глазу.
На часах было 7:10 по Москве – до старта оставалось меньше двух часов. Гагарин включил радиоаппаратуру, чтобы проверить связь с бункером управления, располагавшимся в сотне метров от ракеты. У него был позывной «Кедр», у бункера – «Заря-1».
– Как слышите меня? – спросил Гагарин.
Ответил Каманин:
– Слышу хорошо… Приступайте к проверке скафандра.
– Вас понял[499].
Ивановский все еще стоял у люка за спиной Гагарина. Неожиданно он наклонился в открытый люк и что-то просигналил. Очевидно, инженер хотел что-то сказать так, чтобы его не услышали по радиосвязи. Он наклонился еще ближе и почти прошептал: «Юра… а эти цифры на замке… 1–2–5»[500]. Хотя запечатанный конверт с кодом находился где-то в кабине, Ивановский хотел, чтобы код сразу был у Гагарина на случай аварийной ситуации. Формально его поступок был преступным и вполне мог привести его в тюрьму, если бы все обнаружилось. Реакция Гагарина, однако, оказалась неожиданной. «А ты опоздал, – улыбнулся тот. – Мне вчера их Галлай сказал». То же самое, по некоторым данным, сделал Каманин. И Королев тоже. Все они нарушили свои собственные правила.
Ивановский в последний раз стиснул руку Гагарина и шагнул назад на платформу. При помощи двух рабочих он начал устанавливать крышку люка. Сначала они проверили электрические контакты вдоль кольцевой кромки – шпангоута; они должны были сигнализировать о правильном закрытии люка. Кроме того, они подключили к электроцепям три небольших пороховых заряда, которые должны были сбросить люк перед посадкой или в аварийной ситуации, открывая путь Гагарину в катапультном кресле – оно должно было сработать на несколько мгновений позже. Затем подошла очередь самой крышки с ее 30 болтами. Сборщики начали выполнять трудоемкую задачу – закручивать гайки одну за другой в правильном порядке, запирая Гагарина в его сфере.
Вход в пусковой бункер находился в сотне метров от ракеты. Дверь в конце крутой бетонной лестницы, идущей вниз, вела в каземат с тремя комнатами, зарытый в землю достаточно глубоко, чтобы, по крайней мере в теории, защитить людей от взрыва на площадке. Одна из этих комнат предназначалась для операторов, задачей которых было наблюдение за телеметрическими данными ракеты во время пуска и отслеживание каждой миллисекунды ее работы. Вторая комната была зарезервирована для важных наблюдателей. Именно здесь теперь собрались члены государственной комиссии и начальники вроде маршала Москаленко. Однако видеть старт отсюда на самом деле мог только один человек, потому что в комнате был только один перископ. Смотреть в него должен был Валентин Глушко – главный конструктор мощных ракетных двигателей первой ступени и ускорителей Р-7, чьи показания когда-то стали основанием для отправки Королева в ГУЛАГ.
Но самой важной в бункере была третья комната – пультовая. Именно там находился нервный центр всей операции по пуску ракеты. Руководил пуском Анатолий Кириллов, бывший офицер-артиллерист, много лет работавший с Королевым и боготворивший его. Королев всегда окружал себя людьми, которым доверял на основании долгого опыта, а на этом пуске особенно: он позаботился о том, чтобы рядом были самые лучшие люди. Ракеты были у Кириллова в крови: в войну он командовал батальоном «катюш». Как и Глушко в гостевой комнате, Кириллову предстояло наблюдать пуск в перископ. Его помощником и правой рукой был Борис Чекунов –