образом. Пока члены комиссии толпились снаружи у люка, Галлай залез наполовину в кабину и дотянулся до цифровой клавиатуры на пульте слева, похожей на кнопки на гостиничном сейфе. Сначала он убедился, что код работает, нажав 1–2–5. Затем попробовал другие комбинации из трех цифр и удостоверился, что они не снимают блокировку. Все было в порядке. Сейф был заперт. Дальше наступила очередь конверта. Галлай осторожно засунул его под обшивку кабины рядом с креслом. Мы не знаем, приклеил он его или нет. Но конверт был там, чтобы Гагарин мог его открыть в аварийной ситуации, если понадобится, и доказать таким образом, что он не лишился рассудка.
Проделав все это, Галлай вылез из люка. Но еще мгновение и он, и остальные медлили возле «Востока», на верхушке ракеты, не в силах просто взять и уйти:
Больше нам здесь делать нечего. Можно спускаться вниз. И тут я вижу, что все члены комиссии воспринимают это с такой же неохотой, как я. Отрываться от корабля – первого пилотируемого космического корабля в истории человечества – страшно не хочется![460]
25
Ночь
11 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА
Домик Неделина
Площадка № 2, космодром Тюратам
Это место не слишком подходило для того, чтобы провести в нем последнюю ночь перед отлетом с планеты, в определенной мере из-за неуместности этого кусочка старой русской деревни всего в двух километрах от космической ракеты. Домик был почти точной копией домика Королева и стоял в 12 метрах от него: та же простая крестьянская хата, то же деревянное крыльцо под остроконечной крышей, те же четыре простые комнаты внутри. Одну комнату выделили врачам, другую – Каманину и Евгению Карпову, начальнику Центра подготовки космонавтов. Третья комната предназначалась Гагарину и Титову. Четвертая комната практически была нежилой – в ней стояла роскошная по меркам космодрома вещь, настоящая ванна с горячей водой из газовой колонки. По простоте отделки этот дом вполне походил на соседний – королевский: те же полосатые обои и дешевые занавески, разве что здесь воздух был полон ароматом свежих цветов. Адиля Котовская – врач, отвечавшая за жесткие тренировки космонавтов на центрифуге в Москве, раскрылась с более мягкой своей стороны и бóльшую часть дня собирала в степи тюльпаны. Она поставила в спальню космонавтов несколько ваз с цветами, и все они были чистейшего белого цвета.
После позднего завтрака, состоявшего из «космической пищи» – два типа мясного пюре в тубах, напоминающих тюбики зубной пасты, плюс тюбик шоколадной пасты; Каманин характеризует эту пищу как «сытную, но не особенно вкусную»[461] – Гагарин и Титов поступили в распоряжение врачей, которые больше часа тщательно обследовали их. Как всегда, Титов был подвергнут в точности тем же процедурам, что и Гагарин. Но медицинские показатели Гагарина были почти идеальны. Кровяное давление идеальное, пульс – 64 удара в минуту, температура нормальная, ЭКГ – доктор Котовская проверила ее после прогулки по степи – превосходная. Все было в норме. Медицинский отчет, составленный в тот день, сохранился. Врачи без колебаний отмечали его «живость и уверенность в себе» и его «бодрость», без «видимых признаков уныния, депрессии или раздражительности». И важно добавили в последней строке: «Поел с большим аппетитом». Кажется, ему даже нравилось «космическое» мясное пюре[462].
Медицинские процедуры завершились прикреплением пяти электродов к телам обоих мужчин – это было сделано заранее, чтобы ускорить подготовку к полету утром. Затем они переоделись в голубые комбинезоны и стали «похожими на гимнастов, ожидающих своей очереди выступать»[463], как написал Галлай. Мы не знаем, принимал ли кто-то из них роскошную горячую ванну. Позже в тот вечер в домике к ним присоединились остальные четверо космонавтов. На группу, кажется, снизошло легкое компанейское настроение, не до конца искусственное, как будто старые друзья действительно выехали куда-то в деревню на выходные. Но были и детали, которые перечеркивали этот миф: электроды на телах двух мужчин; Каманин, поглядывающий на часы, чтобы никто не засиделся слишком долго; внезапное появление Суворова и его съемочной группы, пришедшей снимать их всех.
«Они вошли тихо как мышки, – вспоминала доктор Котовская, – как невидимки»[464]. А потом они залили комнату светом мощных ламп, когда снимали, как Гагарин и Титов играют в шахматы и слушают негромкую музыку, записанную на катушечный магнитофон. Слушали в основном русские народные песни, по выбору Гагарина. «Он очень любит русские песни, – писал Каманин. – Магнитофон работает непрерывно. Юра сидит напротив меня и говорит: "Завтра лететь, а я до сих пор не верю, что полечу, и сам удивляюсь своему спокойствию"».
Пока Суворов снимал, в домике ненадолго появился Королев. Приступ слабости на башне обслуживания, кажется, был забыт. Теперь он шутил про всю эту суету вокруг первого полета – через пять лет, по его словам, в космос будут летать по профсоюзным путевкам. В домике по-прежнему искусственно поддерживалась легкая атмосфера. Больше не было никаких занятий по полетным планам. Прежде чем уйти, Королев вывел Гагарина и Титова наружу подышать вечерним воздухом. Суворов схватил камеру. Он был решительно настроен ничего не упустить и поймать каждое мгновение, хотя света уже почти не было. В его дневнике и сегодня чувствуется то ощущение уходящего времени и неповторимости мгновения, что владело им тогда:
Дворик. Безнадежно темно, – пишет он. – Очень тихо. Все машины идут в объезд, чтобы не нарушать покой космонавтов… Естественно, экспонометр, ничего не покажет, даже не вынимаю его. Ставлю новую кассету… Иду за Королевым и космонавтами. Они вышли на шоссе… Все-таки снял их на фоне почти погасшего неба. Снял три удаляющихся силуэта. Они шли и беседовали, и не снять их было просто нельзя[465].
К 21:30 Гагарин и Титов были в постели. Обоим предложили снотворное, оба отказались. Никто из них не знал, что под матрасами у них аккуратно установлены тензодатчики. Сделали это по секретному указанию доктора Владимира Яздовского[466]. Проводки от датчиков были проведены сквозь крошечные отверстия в стене, затем во двор и в другое здание, где за инструментами сидели техник и психолог. Они должны были наблюдать за тем, как ворочаются ночью в своих постелях эти двое, отслеживать каждое движение и каждый вздох. Даже теперь Гагарин мог лишиться своего шанса на полет, просто проворочавшись всю ночь в постели. Но когда Карпов заглянул к ним через полчаса, оба космонавта, казалось, крепко спали.
Гагарин, может, и отпускал шуточки по поводу собственной невозмутимости, но на самом деле он вовсе не был лишен нервов. В его чемодане лежало личное письмо, написанное им накануне вечером и адресованное жене Валентине и двум их маленьким дочкам. Это письмо было предназначено для передачи Валентине только в том случае, если он не вернется.
Здравствуйте, мои милые, горячо любимые Валечка, Леночка и Галочка! Решил вот вам написать несколько строк, чтобы поделиться с вами и разделить вместе ту радость и счастье, которые мне выпали сегодня…
Простому человеку доверили такую большую государственную задачу – проложить первую дорогу в космос!
Можно ли мечтать о большем?
Ведь это история, это новая эра!..
Хотелось бы перед этим немного побыть с вами, поговорить с тобой. Но, увы, вы далеко. Тем не менее я всегда чувствую вас рядом с собой.
В технику я верю полностью. Она подвести не должна… Ну а если что случится, то прошу вас и в первую очередь тебя, Валюша, не убиваться с горя. Ведь жизнь есть жизнь… Береги, пожалуйста, наших девочек, люби их, как люблю я…
Ну а свою личную жизнь устраивай, как подскажет тебе совесть, как посчитаешь нужным. Никаких обязательств я на тебя не накладываю, да и не вправе это делать…
Надеюсь, что это письмо ты никогда не увидишь. И мне будет стыдно перед самим собой за эту мимолетную слабость. Но, если что-то случится, ты должна знать все до конца…
До свидания, мои родные. Крепко-накрепко вас обнимаю и целую, с приветом ваш папа и Юра[467].
В отличие