Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

уйти. А ты живи здесь. Я хочу внимать твоим поучениям. Может быть, и я его приму, это учение. А впереди тебя ожидают одни лишь невзгоды. И народы, живущие там, дики и свирепы. Они недостойны твоих слов. Я дам тебе все, что нужно для твоего служения.

Махакайя, справившись с замешательством, отвечал, что может какое-то время пожить здесь, разъясняя учение и читая сутры, но отказаться от намеченной цели — нет, это выше его сил. Он идет за мудростью, которую можно сравнить с рекой и источником. Воды Желтой реки так зовутся, потому что они действительно желты. Но ему говорил один человек, согдиец, Рамтиш, побывавший на ее истоке, что там, среди камней течет чистейшая вода. Музыкант, он искал такую же чистую мелодию. Так и с учением Бхагавана[230].

— Поэтому я направил стопы через пустыню и горы и дальше, чтобы дойти до истока.

Каган слушал, теребя бородку.

— И меня ждут монахи всей Поднебесной, — добавил Махакайя.

Это, пожалуй, прозвучало особенно убедительно для ушей кагана. Он кивнул. И перевел глаза на Ши-гао. Тот выглядел жалко. Лицо его стало одутловатым, глаза лихорадочно блестели, губы пересохли.

— Это ты входил в Горячее море? — перевел Тамачи вопрос кагана.

— Да, это был я.

— Зачем? — перевел Тамачи новый вопрос.

Ши-гао, задыхаясь, отвечал, что его бил озноб, и он хотел согреться, зная, что это Горячее море.

— Согрелся? — щурясь, спросил каган.

Ши-гао мгновенье раздумывал и ответил:

— Нет.

Каган помолчал.

— Знал ли ты, что Горячее море священно? — перевел его следующий вопрос Тамачи.

Ши-гао отрицательно покачал головой.

— Но ты хотел не только согреться, но и исцелиться? — вдруг подал голос жрец с лицом, туго обтянутым молодой смуглой и какой-то сияющей кожей.

Ши-гао посмотрел на него и кивнул.

— Как же ты мог на это надеяться, если бы не ведал, что вода не простая? — снова спросил жрец.

Ши-гао не отвечал. Жрец что-то сказал кагану. Тот, помолчав, кивнул. И тогда жрец обратился ко всем. Тамачи перевел:

— Ваш спутник подлежит смерти.

Стало тихо. Только и слышно было тяжелое дыхание Ши-гао.

Жрец встал и, воздевая руки, торжественно возгласил в тишине:

— Завтра на рассвете на берегу моря он будет разъят лошадьми и исчезнет в степи.

Все подавленно молчали. Ши-гао тоже безмолвствовал, тупо уставившись на ковер под ногами.

— А теперь ступайте с миром к себе, — сказал каган.

И все молча удалились.

Ши-гао хотел бежать, но к их юрте уже приставили двоих стражей.

Но днем к ним снова пришел Тамачи и попросил Махакайю следовать за ним. Монах шел, испытывая желание засыпать толмача вопросами, но сдерживался. Перед юртой кагана стояли два скакуна. Тамачи остановил монаха. Страж заглянул в юрту и вскоре оттуда появился каган. Он был в том зеленом, что и на охоте, халате, в сапогах и с шелковой алой повязкой на волосах, убранных сзади в косицу. Каган кивнул на гнедого скакуна, приглашая монаха садиться. И они вдвоем поехали по ставке с юртами, коновязями, воинами и слугами и вскоре оказались в покрытой уже желтыми травами степи. Монах оглянулся и увидел, что за ними следуют несколько всадников и Тамачи. Каган пустил своего скакуна вскачь. Монах раздумывал. Но подоспевший Тамачи огрел плеткой его скакуна, и тот помчался следом.

Справа простирался голубой шелк озера. Далеко за ним вырисовывалась зубчатая высь заснеженных гор. Воздух был свеж, напоен запахом трав и речных просторов. И этот полет на сильных скакунах, похожих на тех небесных коней, о которых рассказывал Шаоми, захватил монаха. Шафрановая его накидка развевалась, будто оперение зимородка. Каган нахлестывал скакуна и летел вперед. Позади скакали воины. И Махакайя вдруг думал, что середина мира уже здесь. Ханьцы называют свою империю Срединной и Поднебесной, но и эта степь с великим озером и цепью гор — Поднебесная, разве нет? А юрта кагана — ее центр, такой же, как Чанъань. Хотя есть здесь еще и город. В этом месте каган проводит летнее время. И владения его велики. Не столь огромны, как земли Срединной империи, но достаточны для полета на скакунах, для странствий с сутрами и для строительства ступ и храмов. И Махакайю уже занимала эта мысль. Он мог бы стать Бодхидхармой для этой степи и этих гор. Возвести здесь храмы, основать сангху. Может, для того он сюда и пришел? Но тут же ему сверкнул Небесный Волк — на юге, там, где ждут и поют Индии. Он еще раз взглянул. Нет, это ему показалось, что на южном небосклоне над водами озера проступила звезда. Он знал, что Небесного Волка можно иногда узреть и днем, но еще никогда сам не видел. Но зато ему сразу вспомнилась половина золотой маски Татхагаты из сна. Разве он нашел ее здесь?

Скакун кагана перешел на иноходь, потом вообще на шаг. Каган обернулся к Махакайе, обвел концом плетки синеву озерную, горы и спросил:

— Это похоже на мазню на шелке ваших умельцев? Только это не мазня, а живая драгоценность. И она принадлежит мне. — Вздохнув, он добавил: — Но все пребывает в невежестве. У нас мало писцов. Мало разумеющих грамоте. Совсем почти нет свитков, покрытых письменами. В городе огнепоклонники возвели свой храм, жгут там огонь. А больше храмов и нет. Жрец говорит, что наш храм — небо и горы… Но Срединная земля устроена по-другому. Мудрость и сила ее очевидны. Монах, я хочу, чтобы ты остался здесь.

Махакайя ехал рядом молча. Чуть позади ехал Тамачи.

— Что ты скажешь? — подал голос каган.

И тогда Махакайя поведал ему свой сон о Небесном Волке и половине золотой маски Татхагаты. Сон очень понравился кагану. Он щурился и улыбался, показывая желтые зубы, выступающие с обеих сторон сильные клыки. Махакайя в этот миг даже подумал, что он волк и есть. Да только не небесный.

— Хороший сон, — сказал наконец каган, покачиваясь в седле. — Когда взойдет эта звезда, покажи мне ее.

Махакайя отвечал, что для этого придется встать на рассвете, сейчас Небесный Волк восходит перед солнцем.

Махакайя попытался поговорить о судьбе Ши-гао, но каган оборвал его и, ударив скакуна плеткой, поскакал дальше.

Когда они вернулись, в юрте приговоренный к смерти лежал, свернувшись калачиком, как ребенок, а монахи читали мантру Устрашения демонов: «Ом Сapвa Тaтxaгaтa Мaни Шaтa Дxивaдe Джвaлa Джвaлa Дxapмaдxaтy Гapбxe Мaни Мaни Маха Мaни Хpидaя Мaни cвaxa». Замолчав, все уставились на монаха. Но тот лишь подхватил мантру, закрутил это колесо молитв с новой силой. Могли ли они спасти обреченного?

Всю ночь монахи не смыкали глаз, напевая мантры. Так что Тумиду ворчал, ворочаясь