Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

class="p1">Стас машинально поднял и свою, и они чокнулись зеленым чаем.

— Хотел на тормозах? Дзень нараджэння утаить? Э-э, нет. Вечером усядемся плотно и дружно. А книжку потому сейчас и дарю, что там обязательно подтянутся ребятишки с Берсневым. И ему может и не понравиться эта книжка.

Стас не забыл, помнил, что сегодня ему исполняется двадцать четыре. Но как-то заторможенно не думал об этом.

— И вечером тебя ждет другой падарунок, — пообещал майор, хитро прищуриваясь и произнося с нажимом и значением, — таварыш лейтэнант. Годы-то уже у тебя подперли, хе-хе. Пора меняться.

Стас снова смотрел на обложку: «Сайр ал-’ибад ила-л-ма’ад». Это была поэма Санаи. Сюань-цзан, настоящий Сюань-цзан, китайский монах из седьмого века, отправлялся тоже за книгами и много их привез. Но, пожалуй, главной его книгой стала написанная им самим. А вот и Стас раздобыл книгу. Тут явная синхронность. И что-то еще. Он раскрыл книгу. Выпущена в 1357 году в Исфахане.

— Чего там пишут? — спросил, причмокивая, майор.

Стас начал переводить:

— «Вступление. Прекрасно, о подобный султану вестник… Трон… трон происходит от воды и корона твоя огненная»[223].

Майор дотронулся до мятого козырька своей кепки и снова приступил к трапезе.

— «Не от праха он, но страж праху!»

— Сдается мне, что уже и сам чую какой-то звук, — сказал майор, переставая жевать и прислушиваясь. — Гудит?..

— «Ты достигаешь эфира… пересекаешь сушу… Ты источник движения и шаг».

— Ишак? — не расслышал майор.

— «Тебя нигде нет и ты всюду… — завороженно продолжал двигать обожженными губами Стас. — Ты движение и пауза калама».

— Палочка для письма, — промолвил понимающе майор.

— «Святая первая буква — ты».

— Ладно, лейтенант, давай рубай, потом почитаешь. И мне переведешь. В оперативной работе все сгодится. Завтра будем гутарыць с этим Чеховым. Абу Хафс показал на него. Надо определиться, чего это у них: межнациональная разборка или действительно «Чехов» имеет отношение к антиправительственным прокламациям. Ты там мне найди в этой книжке какой-нибудь, как говорится, пэрл. Афарызм. Выучу и бабахну… Заявимся прямо к нему. Хазрат Абдул какие-то церемонии предлагает — мол, негоже тревожить дом такого уважаемого человека. Наивный. Дом — моя крепость, пока в него не зашли чужие без спросу. А как зашли, это уже не крепость, а узилище. Так и треножит по рукам и ногам. Разумець надо.

«Жаль, что нет второй поэмы, — невольно подумал Стас, услышав эту новость. — „Обнесенный стеной сад истины“ открывается…»

Надо было и впрямь есть шашлык с лепешками да запивать чаем, но лейтенант не мог оторваться от потрепанной замызганной книжки. Во вступлении говорилось, что «ты холмы на водах поднимаешь, касаешься локонов, будто самшитовым гребнем, рвешь одежду розы, сторожишь кварталы, странствуешь по горам и равнинам».

Речь шла о ветре.

«Пни эфир и море! Разбей шатер на макушке Плеяд!» — еще успел прочитать Станислав Науменко и тоже услыхал уже явственный характерный гул. Поднял глаза и увидел вдали помутневшее небо и реющий в выси прах. В короне из праха, а не из огня шел Вихура. Но тут же его внимание привлекло движение справа, за речкой. Это был верблюд с какой-то поклажей, за ним стройно вышагивал другой навьюченный верблюд, и еще шли верблюды. Погонщик спускался с первым верблюдом в поводу к тощей серой речке, видимо, намереваясь поить животных.

И точно, верблюд вошел в поток и склонил горбоносую глазастую голову, вытянул мягкие большие губы и принялся пить. Другие люди в пестрых халатах и плотно повязанных тюрбанах и каких-то темных шапках подводили остальных верблюдов к реке. На последнем верблюде желтой яркой масти резко вырисовывалась фигура в халате цвета шафрана, в черной шапочке и с выцветшим бледно-голубым зонтом.

Лейтенант смотрел на караван со странным чувством. Ему почудилось, что он уже видел его здесь. Или где-то читал об этом.

Погонщик подошел к всаднику, помог ему слезть и подвел его верблюда тоже к реке. Обернувшись, он что-то говорил и показывал на Тепе Сардар. Человек в черной шапочке смотрел на рыжий холм с развалинами. Другой человек что-то прокричал, и все обернулись к востоку: там над сопками, рощами, домами уже пучилось бурое великое облако с белесыми краями.

— Забирай уже с собой, — бросил майор, дожевывая и допивая. — В машине съешь.

Стас растерянно посмотрел на него, сунул за ремень книгу, взял лепешку и все еще завернутый в нее шашлык.

— А мед?

Майор махнул рукой, взял пиалу с медом и начал пить его.

И в этот момент самум ударил. Но ударил он откуда-то изнутри, снизу, словно глиняный куб и был макушкой Плеяд посреди эфира и моря.

Глава 31

Вихара содрогнулась, и с потолка посыпались кусочки мелкой глины прямо в глиняные плошки с едой, все монахи дружно вздернули головы, таращась на потолок.

— Бху-кампа![224] — раздался крик и тут же ударили в гонги.

— Зель-зеле![225]

Двое или трое монахов подскочили и кинулись со всех ног к выходу. Другие тоже двинулись к выходу, явно сдерживая прыть и стараясь выглядеть спокойными, бесстрастными. Последними выходили Таджика Джьотиш, Чаматкарана и Махакайя с Хайей. У выхода все остановились. Сверху сыпалась глина, раздавался неясный гул, который не столько был слышен, сколько ощущался ногами и всем телом. Чаматкарана обратил свои удивленные глаза на гостей и кивнул на выход. Но те посмотрели на старика Таджику Джьотиша. Старик беззубо улыбался и отрицательно качал головой.

— Наставник, подумайте о Бэйхае! — громко воскликнул Хайя.

И Махакайя быстро вышел. Следом Хайя, Чаматкарана и старик Таджика Джьотиш с безмятежной улыбкой.

На улицу высыпали все обитатели монастыря Приносящего весну фламинго, а также караванщики. Махакайя побежал к стойлам, но караванщики уже выводили верблюдов и белого старого коня. Конь кивал Махакайе, тот водил ладонью по его морде. Ветер все не утихал, по двору кружились пыльные вихри. Было жарко. Все оглядывались на монастырские постройки, на вихару, на храм. Махакайя смотрел мимо коня на статую лежащего на правом боку Будды и думал, что озарение, происшедшее всего лишь вчера, длится и длится. Его сполохи то и дело освещают весь остов изнутри. Он весь охвачен этим.

Земля все-таки оставалась прочной под ногами. И строения стояли, но… слегка сотрясались. Особенно это было заметно по ступе, по ее белому навершию. Или так казалось из-за пыльных вихрей.

Махакайя вспоминал удар землетрясения. Он пришел откуда-то издалека. Махакайя отчетливо помнил, что внезапно ощутил происшедшее еще до того, как все покачнулось и посыпалась труха.

Толчок был словно долгий полет тугого и тяжелого звука-ветра… в акаше. Как некий кулак этот удар мчался сквозь адхван[226], но не