Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

чтобы продолжить поучительное слушание бхикшу.

…Итак, в большом шатре, изукрашенном изнутри золотыми птицами и алыми цветами, устеленном яркими коврами, с дастарханом, уставленным огромными блюдами с фруктами, на некотором возвышении восседал скуластый каган с большим хрящеватым носом, слева его молодой сын, справа, наверное, тоже сын, — у них обоих были такие же, как у кагана, носы, — и дальше сидели приближенные в богатых шелковых халатах. Позади стояли свирепого вида воины в кольчугах и шлемах. По чашам разлили вино, и все подняли их. Человек средних лет, с лицом смуглым и остроносым, ястребиным, встал и заговорил. Вдруг выхватил из рукава своего пестрого халата перо и, обмакнув его в вино, начал разбрызгивать пахучие капли направо и налево. И затем возвел свои острые глаза и что-то гортанно возгласил. И все ему хором ответили. И тогда он осушил свою чашу. За ним и все стали пить.

— Пей! — перевел Тамачи веление кагана.

Но Махакайя отвечал, что последователю учения этого делать нельзя.

— Почему?

Махакайя тогда спросил, стоит ли стража у юрты кагана ночью?

— Да. И днем и ночью, — был ответ.

Махакайя кивнул и спросил, можно ли стражникам нести службу пьяными?

— Нет.

— И мы, монахи, — как стражники, — сказал Махакайя.

— Что же вы охраняете?

— Три сокровища. Будду, Дхарму и Сангху.

Каган попросил разъяснить. Махакайя все объяснил. Каган сощурил глаза и провел рукой по подбородку, кинул какую-то реплику через плечо, и тут же слуга поставил перед монахами кувшины с виноградным соком. Но Тумиду попросил себе вина. Значит, он снова отступил. И когда внесли на огромных блюдах дымящуюся баранину и телятину, он проворно принялся за жирное мясо. Монахи же есть не стали. И снова каган попросил разъяснения. Махакайя ответил просто, назвав главный обет ахимсы — непричинения вреда живому. Окружающим это не понравилось. Особенно тому сыну-охотнику. Он начал быстро говорить, горячась. Но каган лишь что-то коротко сказал, и сын-охотник, а за ним и остальные смолкли. Каган потеребил бородку и снова велел что-то. Через некоторое время слуги принесли монахам рис, творожные лепешки, мед. Махакайя благодарил его. Монахи с удовольствием приступили к трапезе. Наблюдавший за ними каган с легкой усмешкой спросил, вкусно ли? Монахи кивали и благодарили его.

— Но, чтобы угостить этим вас, неутомимые путники, — сказал каган, — мне приходится держать войско на резвых скакунах. Иначе явятся ближние соседи и дальние жители и всё заберут. Даже мои родственники могут забрать. Лихие люди и вас не пожалеют. Закон этой жизни — меч. Меч кружится, и его звук всех отрезвляет. Меч молчит, и начинают жужжать чужие мечи. Такова музыка этого мира. Но мы сейчас будем слушать другую музыку. — И он хлопнул в ладоши.

Тут же в юрту стали входить люди с барабанами, дудками и другими инструментами.

— Сыграйте для этих… — Каган запнулся и продолжил: — …виноградных детей!

И Тамачи перевел. А музыканты уже заиграли. Это была музыка северных и западных варваров. Такую уже полюбили в Чанъани давно. И музыканты Чанъани многое переняли у них, даже и инструменты, тот же эрху. В музыке тех и других было что-то общее, об этом толковал еще светлоглазый бородач Рамтиш, флейтист из Согда, какой-то неуловимый ветерок родства, хотя музыка Хань, конечно, богаче и благороднее, мелодичнее, в то время как музыка северных и западных варваров грубее, отрывистее, заносчивее. Рамтиш хотел отыскать другую музыку — третью. Он говорил, что такая музыка есть в мире, она где-то уже звучит. Может, в неведомых странах. А может, и в пещерных небесах.

И Махакайе сейчас в вихаре монастыря Приносящего весну фламинго почудилось, что он знает, слышал такую музыку… Не в Западном крае, не в Индиях… А где же? Невероятную, невообразимую музыку, смущающую ум и сердце, но и окрыляющую и очищающую сознание. Наставник Шилабхадра из Наланды на вопрос об акаше ответил как-то, что у брахманов это пространство только звука… И сейчас Махакайя хотел бы снова спросить, не звучит ли в акаше музыка? И не ее ли он прямо сейчас слышит? Но наставник уже покинул сансару. Весть об этом пришла, когда Махакайя возвращался с морских побережий на юге Индий.

Да и как бы Махакайя сумел передать наставнику эту новую невероятную музыку? Тем более что старец по временам совсем был глух, да еще в последний год пребывания Махакайи в монастыре Наланда с ним стало происходить это: то все слышит, то внезапно глохнет напрочь. Или просто он то и дело погружался в неслышание?

Как погрузился в абсолютную тишину некоторое время назад, вот, когда заколебалась земля, кто-то еще, какой-то далекий незнакомец. Махакайя это отчетливо понял.

А пиршество в юрте продолжалось.

Глава 32

Звучала музыка, все радовались обильному угощению, доброму расположению кагана. Он расспрашивал Махакайю о Чанъани, о монастырской жизни, о книгах, обычаях, о дороге и обещал настоящую помощь, а не такую смехотворную, какую оказал ему правитель с той стороны Небесных гор. Разве можно было отправлять такой нелепый караван в ледяную пасть Небесных гор? Это чудо, что они перевалили горы и живьем спустились сюда.

Махакайя напомнил о том, что сын кагана их и спас.

— Но я слышал, — сказал каган, глядя с какой-то затаенной мыслью на Махакайю, — что одному вашему нездоровится?

Махакайя ответил утвердительно.

— И еще, — продолжал каган, теребя бородку пальцами, унизанными золотыми кольцами, — я слышал, что он вошел в воды нашего Горячего моря и окунулся?

Махакайя молча смотрел на кагана.

— Так ли это, монах?

Махакайя кивнул.

Каган сощурился. Жрец с ястребиным молодым светящимся смуглым лицом что-то резко сказал. Слева и справа послышались другие голоса. Каган сделал знак, и голоса смолкли.

— Веселитесь! — сказал каган.

И музыканты заиграли жарче и громче.

После пиршества монахам дали яств с собой для оставшегося в той юрте, где они жили, Ши-гао. Но когда они вернулись в свою юрту и предложили ему поесть, тот со стоном отказался.

На следующий день явился Тамачи с приглашением снова пожаловать в юрту владыки. И обязательно прийти всем до одного. Это уже не просьба, добавил Тамачи. Махакайя пытался разузнать у него подробности, но Тамачи отвечал уклончиво. И монахи собрались, заставили встать и Ши-гао и, помогая ему, пошли. На этот раз в юрте почти никого не было, кроме воинов, слуг и жреца. Каган восседал на прежнем месте. Он спросил, всего ли у гостей в достатке? Как им живется в юрте? Потом каган снова расспрашивал Махакайю о цели его путешествия и вдруг предложил ему остаться.

Махакайя с удивлением воззрился на кагана.

— Останься. Твои спутники пусть возвращаются. Будет караван, и они смогут