Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

вперед, а назад, это Махакайя осознал ясно. Эпицентр этого удара, то, что называют дичжэнь[227], — был где-то далеко и в то же время совсем рядом. В то же время! Да, время и было совсем не то же, как если бы Махакайя еще только шел в Индию много лет назад и остановился в этом монастыре Приносящего весну фламинго, и это было настоящей кшаной[228]. А удар пришел из кшаны, свершающейся через несколько лет. Но… по дороге в Индию Махакайя не заходил сюда. Он здесь впервые. А уже как будто и бывал. В прошлой жизни? Но дух Глубоких песков, как объяснял ему настоятель монастыря на краю Большой Пустыни Текучих Песков, уже не давал ему пройти за сутрами дважды, кости его остова были в правом и в левом мешках Незнакомца в тростниковой шляпе. Как же он мог здесь побывать?

Ветер швырнул в лицо пригоршню пыли, Махакайя отвернулся, прячась за доброй мордой Бэйхая… Удивительно: сколько человек сопутствовали ему и все рано или поздно где-то покидали его — кто еще на заставе Юймэньгуань, кто-то на краю Большой Пустыни Текучих Песков, кто-то перед горами, называемыми также Небесными, кто-то на языке Пань-гу, кто-то на дорогах от Горячего моря до Железных Ворот, и потом в Капише, в Больших Снежных Горах, в Нагарахаре, и дальше в пути по Индиям до морей и обратно; кто-то заболевал, с кем-то приключалось несчастье, кто-то переживал разочарование и впадал в отчаяние и решал вернуться, кому-то, как спутнику Фа-сяня, приходился по сердцу тот или иной монастырь, и, если тамошний настоятель не возражал, монах оставался. Идти было трудно сквозь зной и холод, снег и дождь, переправляться через огромные спокойно-величавые реки и бурные потоки, идти среди болот в душных тлетворных испарениях, продираться сквозь заросли густых лесов, шагать по каменистым пустыням и горным тропам, над которыми кружат огромные птицы, высматривающие добычу; ночевать зачастую под открытым небом у огня, в облаках вездесущих насекомых, под крики ночных птиц и трубные кличи слонов, а то и рык хищного зверя; идти сквозь иллюзорные миры Мары… А это было не менее трудно, чем все остальное. Хотя и все остальное ведь покров Майи. И сквозь них течет поток дхарм… Можно назвать его караваном за сутрами, а потом уже караваном с сутрами. Пропадали и животные, уносимые течением бешеных рек, гибнущие под камнепадом, угоняемые ночными ворами, падавшие от усталости и внезапной болезни.

Но верный товарищ Бэйхай все еще сопровождал его.

За это время он сильно постарел, стал слабее, раздражительнее. Бэйхай уже не так хорошо видел. Но чутко ловил свое имя, если его произносил Махакайя. Издали он шел на зов, даже если безмерно устал и лег в тени древа. Будил он монаха иногда, если в ночи появлялась какая-то опасность, а также если надвигался песчаный буран или собиралась гроза. На нем уже появились отметины пути: одно ухо было наполовину оторвано, — и это сделала ночная птица, она вдруг напала на коня, если это была и вправду птица, а не прета на крыльях; на шее бугрились два рубца от пролетевших со скалы острых камней; и на крупе большая вмятина — зажившая рана от удара дикой лошади еще по дороге к Железным Воротам, Бэйхай, впрочем, сам виноват: пошел за ней однажды под утро, переплыл реку — дикие лошади паслись там — и потянулся за этой большой гнедой кобылицей, но та вскинулась на дыбы и обрушила на чужака свои копыта, и тут же добавили другие, дикие кони. Бэйхай едва ноги унес из этого вольного стада. И Махакайя прочел ему три главы из «Сутры сорока двух глав, сказанных Буддой»: «Будда сказал: человек, зависящий от жены и семьи — в оковах; но если заключение окончено, то другое — нет, ведь в мыслях от жены не избавиться. Не подстегивай чувственную любовь к телу; пусть и терзают они тебя, желания, будто тигры. Знай, что желание формы — тела — препятствие на Пути. Будда сказал: нет большей любви, чем любовное желание формы; и если ею охвачен, то все великое исчезает. Привязанность к одному вовлекает в двойственность. Тогда даже и небесные существа не будут действовать так, как того требует Путь. Огонь желаний сжигает тело. Будда сказал: это все равно что держать огонь и шагать против ветра»[229].

Конь его уныло слушал, это и сам Махакайя заметил. Ну так что ж. Скучно внимать, да весело пользоваться. Так говорил его наставник в Наланде, столетний Шилабхадра.

Толчки прекратились, но не ветер. Он все так же задувал из далеких пустынь и близких степей. Этот напор был изнурителен.

Толчки прекратились, но Махакайя еще ощущал некую дрожь акаши… Акаши? Но ведь так начинается новый мир, новая кальпа: по акаше, немыслимому пространству, которое все-таки можно помыслить, пробегает дрожь первых ветерков, которые делаются все сильнее, сильнее, пока не свиваются в прочный, как алмаз, круг, что вытягивается вверх подобно цилиндру, а на этом цилиндре воздвигается такой же из воды. Так возникает основа нового мира, новой кальпы. Но еще не прошла эта кальпа. А вот удар ветра как раз и будет последним для Самвартастхаикальпы после нескольких разрушений огнем и водой. Удар ветра будет самым яростным и опустошительным. Но Самвартастхаикальпа ли сейчас? Нет. Скорее всего, как учил Шилабхадра в Наланде, еще только Первая антаракальпа Вивартастхаикальпы, кальпы стабильности и прочности. И люди живут, как Татхагата, меньше ста лет. (А сам Шилабхадра все-таки перевалил за этот рубеж. И это свидетельство, что он… «Нет никакого свидетельства!» — ворчливо восклицал старик с огромным черепом, похожим на диковинную шкатулку, с отвислыми ушами и морщинистым зобом, делавшим его похожим на какую-то птицу — ту, что пикирует в озерах и дельтах рек за рыбой, как трезубец небожителя. И он был прав. Ведь Татхагата прожил меньше, чем он.) Но эта Первая антаракальпа закончится озверением, когда люди будут истреблять друг друга только по одной причине: ненависти к роду людей; и дети начнут уничтожать родителей. Потом, правда, снова начнется очеловечивание и Вторая антаракальпа. Выжившие выйдут из лесов и пещер.

Нет, это еще не полное разрушение… И пыльный горячий ветер — лишь его предвестник. И он дует из грядущих кальп? Может ли такое быть?

Махакайя смутился. Это скорее напоминало пустые речи иноверцев, чьи храмы с крестами были и в Чанъани. Какие-то видения, записанные в их книге. Некий святой будто бы видел ужасы будущего.

Увидеть будущее якобы мог и жрец в ставке Тун-Джабгу-хана…

— Но это все выдумки, — сказал Махакайя монахам, которые снова собрались в зале,