Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

смены не всегда совпадали, но отчего-то к обеду у Людвики испортилось настроение. Она стала напряженно всматриваться в каждого, кто заходил и выходил сквозь стеклянную дверь приемного покоя. И самого покоя как раз-то и не было, думала Людвика, а было крайне беспокойно и, как ни странно, очень, очень скучно.

Доработав смену, Людвика побрела на курсы. Там впервые в жизни она чуть не заснула – со скуки и оттого, что не выспалась ночью. Лера что-то тараторила о своих приключениях по дороге на остановку, и тут, чтобы прервать ее несвязный поток, Людвика спросила:

– А ты не знаешь, кто живет у вас в подъезде на четвертом этаже?

– На четвертом? – переспросила Лера и задумалась. – Не-ет, – протянула она, – а что?

– Да так, ничего, просто спросила, – сказала Людвика и пожалела, что спросила, потому что Лера начала нудно перебирать всех, кого знала в своем подъезде.

– Савиковы, муж и жена, он бухгалтер, она сидит дома, старуха Рычковская. Бульдог у нее, представляешь, ей бы моську маленькую или попугая завести, а у нее – бульдог. Так, кто там еще… А – еще одна семья, не помню фамилии, женщина средних лет с дочкой, – нудила Лера, но про Глеба так и не сказала.

«Может, он вовсе не там живет, – подумала Людвика, – может, он к кому-то в гости шел, к этим, как их там – к Савиковым? Навряд ли», – успокаивала себя она, как будто тот факт, что он шел в гости, значил что-то плохое.

Она пришла домой уставшая, почему-то расстроенная, и, наспех поужинав, закрылась в своей комнате. Когда она повернулась к окну, то вдруг заметила конверт на письменном столе у ее кровати и бросилась к нему, сама не зная, чего стоит ожидать от этого конверта.

Письмо было от Паши. Вернее, не письмо, а открытка, на ней был безыскусно нарисован букет лесного ландыша, на голубом размытом общем фоне, и, наверное, чтобы никто не мог прочитать письма, кроме нее, Паша отправил открытку в конверте. Лесной ландыш! Название пудры, которую Лера подобрала Людвике во время их почти комического, по крайней мере для Людвики, сеанса, и она устыдилась, вспомнив его оглушительные последствия. Людвика перевернула открытку и прочитала:

Здравствуй, дорогая Людвика! С приветом к тебе из Песчанска пишет тебе твой друг детства Паша.

Наивные и нескладные Пашины строчки запрыгали у нее перед глазами.

Надеюсь, что твои работа и учеба на курсах идут хорошо, ты же всегда была отличницей.

Паша писал хоть и нескладно, но грамотно и аккуратно, и, несмотря на довольно казенный текст письма, у Людвики сжалось сердце от жалости и любви к нему. Да, да, любви – нет, не такой, с какой она думала о Березине, дерзкой, непонятной и стыдной, от которой бросало то в жар, то в холод, а такой, от которой было тихо, спокойно и тепло. Как дома.

Надо ли говорить о том, что я, то есть мы с Сашей, – писал Паша, – очень по тебе скучаем. А ты нам ничего не пишешь вот уже скоро полгода, как от тебя ничего нет.

Тут Паша потерял терпение писать без ошибок и пропустил точку перед новым предложением, да и про заглавную букву явно забыл.

«Боже мой! – подумала Людвика. – Неужели полгода? Не может быть!» И ей стало стыдно.

Дни мои проходят без тебя скучно и однообразно, – начал откровенничать Паша, – а тебе судя по всему нет до нас никакого дела.

Он опять пропустил запятые и перекинулся с себя на «нас», с трудом сдерживая негодование и обиду.

А помнишь, как мы все втроем играли в футбол, и ты неожиданно забила гол в мои ворота? Тогда еще Саша подставил тебе подножку, но мяч все равно улетел в сетку? Ты больно ушиблась, но не заплакала. Ты ведь никогда не плачешь. Теперь я вспоминаю эту игру с каким-то тревожным чувством. Будто ты попала тогда не в ворота, а… Ну ты сама знаешь, дружбу с тобой я никогда ни на кого не променяю, и хочу, чтобы ты об этом знала.

Напиши нам с Сашей письмо или хотя бы короткую записку. Да, я был у твоего отца, и он тоже очень скучает. Он угощал меня чаем и едой. Так что не забудь и ему написать. А еще лучше – приезжай, если получится. До свидания, Паша.

А, да, я нашел у нас в книжном, ну на углу Тихомировской, карту Ленинграда и отыскал на ней твою улицу. Теперь я каждый день могу представлять себе, как ты там живешь.

На последних строчках у Людвики все поплыло перед глазами, и она чуть не заплакала. Ей было очень стыдно, что она забросила писать своим друзьям и всем, кто остался там, в ее детстве: и папе, и Глафире. В целом выходило так, будто она вымарала Песчанск и свою прежнюю жизнь из памяти. Но с другой стороны, все они казались ей теперь такими чужими и далекими, как будто жили где-то на Луне, а не в Песчанске, и то, что сейчас ей представлялось важным и небходимым, никак к ним не относилось, и в этом не было ничьей вины – ни их, ни ее. Холодок Бертиной прагматичной души остудил Людвикины навернувшиеся слезы. Она засунула открытку назад в конверт и положила на стол. «Завтра я ему напишу», – решила Людвика и, пока укладывалась спать, думала о Глебе Березине.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни потом ответа Паше она так и не написала.

XVII

Наспех разметав оставшиеся для проверки работы, набросив на плечи плащ и с трудом отыскав под полкой для обуви запыленный зонт, Витольд Генрихович натянул на башмаки калоши и пошел к доктору Фантомову. Витольд заметил, что Глафира уже была у него дома – в квартире было прибрано, все вымыто, подметено, опустевший было холодильник снова завален продуктами, но сама она почему-то его не дождалась и ушла и даже записки не оставила. Ну да ничего, видимо, спешила по каким-то своим делам, тем более что теперь ему было не до ее легкомысленных разговоров на бытовые темы – в голове у него, как неугомонные пчелы в улье, гудели мысли по решению загадки доктора. И пока решения еще гудели, надо было срочно их выговорить, выяснить недостающие детали и тогда уже либо найти решение, либо идти дальше, предлагая новые гипотезы.

Дождь так же тоскливо барабанил по скамейкам, козырькам подъездов