Читать интересную книгу Стрекоза - Татьяна Герден

тут ни при чем, а все дело в занятости Людвики. Это ободряло.

Во-вторых, хотя разговор у них с ее отцом получился невнятный и сумбурный, Паша странным образом уловил важную мысль: женщины – это существа другого порядка, они мыслят своей логикой, и действительно его приезд без объявления мог больше нанести вреда, чем пользы. Мужчина силен выдержкой и аскетизмом, и если она пока не желает с ним общаться, значит, так лучше, и это лишь еще один способ закалять свою волю. Вера в себя – мудрого, великодушного и выдержанного – тоже очень подбодрила. Поэтому, когда Паша вернулся домой, то уже не выглядел побитым, брошенным Пьеро, и на вопрос изумленного Саши, где он был, Паша, открывая холодильник, загадочно произнес, направляя указательный палец правой руки кверху, в потолок:

– Non timebo mala, понимаешь, старик, Non timebo mala.

– Чи-и-е-го? – спросил Саша.

– Чи-его-чи-его, – передразнил Паша брата. – Я не убоюсь зла, вот «чиго». Кольт Navy Sheriff 36-го калибра образца 1851 года помнишь?

– Ну помню, а что? – никак не мог понять Саша причину такой перемены в Пашином поведении.

– А то, надпись на нем «Non timebo mala», – так это прямо в точку! А! – махнул Паша рукой на Сашу. – Долгий разговор, все равно не поймешь. Проголодался я что-то, и вообще, давно мы с тобой в футбол не гоняли. – Он подцепил одной рукой кулек с сосисками, а другой – кастрюльку с супом.

Саша остолбенел. Ну и ну! Как бы то ни было, он был несказанно рад, что брат вернулся в свой обычный ум, и даже синеватая позорная шишка, цветущая меж бровей, уже не казалась ему такой болючей и обидной. Он побежал в комнату за мячом и никак не мог понять, что же такое произошло за эти пару часов Пашиного отсутствия, что в корне переменило его настроение. Может, он бегал на переговорный пункт и позвонил ей? Надо будет спросить, но потом, не сейчас, после футбола – уж очень не хочется видеть брата снова грустным и несчастным.

…По злой иронии судьбы в Людвикиной жизни спустя всего лишь несколько месяцев после Пашиного разговора со Штейнгаузом тоже происходила резкая перемена, о которой Паше Колеснику лучше бы совсем никогда не знать и не ведать. Тот факт, что Глеб Березин оказался соседом Леры Пирохиной, не только поразил Людвику, но и убедил в том, что странные встречи и совпадения, о которых пишут в книгах и рассказывают в фильмах, не вымысел писателей и режиссеров, а отражение того, что на самом деле случается в жизни.

Эта встреча с ним в лифте, помимо неожиданного поворота событий, произошла как будто по задуманному кем-то заранее плану, разработанному сценарию, ведь не отменись их с Лерой занятия на курсах, она бы так никогда и не узнала, что он тоже живет в пятиэтажке на проспекте Стачек, с башней и большими парадными. И даже не это, а то, что если бы Лера ее не намазала, как матрешку на чайнике, и она бы не стирала так долго краску и пудру с лица, стоя в закрытом лифте, они бы с Глебом разминулись и так и не встретились в этом самом лифте, а если бы не встретились, он бы не потерял голову и не стал бы ее целовать и нежно сжимать ее ладошку в своей горячей руке. О боже мой! Какое счастье, что Лера намазала ее, как глупую куклу… или… или все-таки несчастье? В этом было так трудно разобраться!

Людвика шла домой, подняв воротник куртки, щеки ее пылали от волнения, стыда и отчего-то еще, что сладкой волной поминутно подымалось и отпускало в груди. Она опять вспомнила, как первый раз увидела его в театре, как он почти что на ходу кинул ей бутерброд, который купил и не успел съесть сам, и как она познакомилась с ним уже на работе. Ведь она и тогда очень удивлялась такому совпадению, увидев, что незнакомец в буфете и Глеб Березин – одно и то же лицо.

В трамвае к ней пристал молодой человек, чего раньше никогда не бывало, и Людвике показалось, что, вопреки ожиданиям, Лерина грубая косметическая мазня, даже после того как ее полностью смыли, каким-то чудным образом сделала из нее чуть ли не королеву, потому что она тогда еще не могла знать, что дело было отнюдь не в краске, а в том, что восхищение одного мужчины тут же прилипает к девушке, как густой, трудно выводимый невидимый клей, и его присутствие сразу чувствуют все другие мужчины, потому что у той, кем восхищаются, сразу меняются выражение и даже черты лица – глаза блестят ярче, движения становятся плавнее, и на губах начинает играть трудно уловимая улыбка, что бывает только у той, кто точно знает, что она не только любит сама, но и любима.

Дома Людвика побыстрее отвязалась от разговоров с родственниками отца, особенно говорливой женой его двоюродного брата, есть ей не хотелось, и она с удовольствием наконец закрылась в своей комнате. Теперь можно было перевести дух и опять прокрутить в голове недавнее ошеломляющее событие, и так, чтобы никто не отвлекал и не вклинивался в него ни голосом, ни замечаниями и ненужными расспросами, на которые приходилось отвечать наугад.

От ее волос несло «Красной Москвой», а от лица – жирным кремом, надо бы пойти умыться. Но она медлила, как будто с умыванием боялась потерять присутствие его прикосновения. Оно все еще цвело на ее губах, как алая роза, и от этого в груди что-то протяжно откликалось и покалывало, как слабые токи электрофореза. «Что же теперь будет, – думала Людвика, – что? Как я завтра буду на него смотреть? Ведь стыдно, стыдно…»

Она разделась, потушила свет и легла спать. Но спать не хотелось, сердце продолжало бешено колотиться, губы пересохли, и перед глазами все время отворялась вторая створка лифта, и через ее сетчатую поверхность встревоженный взгляд Глеба снова и снова впивался в ее испуганное лицо.

…Наутро Людвика с трудом проснулась и чуть не опоздала, потому что заснула уже во втором часу ночи. Она кое-как умылась, оделась, причесалась и побежала на смену. Смена была шумная, людная, с окровавленныи пациентами, с умирающими стариками на носилках, с орущими детьми, проглотившими иголки, с ворчанием Гели, не успевающей оформлять новых больных, и поэтому время летело быстро и некогда было думать о личных делах. В этом шуме и суете не хватало только одного – Глеба. Нет, в этом не было ничего необычного: их