отношению к своей «родине». Образование диаспоры может быть связано с вынужденным «рассеянием»; с принудительным переселением из «родной» местности в «чужие» места; с добровольным выездом из первоначального места жительства в поисках работы; с торговой или колониальной деятельностью. Идеализированный миф о древней родине, иногда только предполагаемой, лелеется поколениями и порой порождает планы об обновлении родных мест или об их создании. Индивидуальные решения о возвращении на родину встречают коллективное одобрение. Отношения с обществом, принявшим репатриантов, редко остаются безоблачными. К неполному признанию порой добавляется опасение новых несчастий, которые могут прийти вслед за переселенцами. Характерными чертами диаспоры являются также сопереживание и солидарность с членами своей этнической группы, проживающими в других (третьих) странах[423].
Диаспоры различаются между собой в зависимости от условий возникновения и специфики исторического опыта. Принято разграничивать следующие типы: диаспора жертв (африканцы в Америке, армяне, евреи); трудовая диаспора (индийцы, китайцы); торговая диаспора (китайцы, ливанцы); имперская диаспора (европейцы в колониях); культурная диаспора[424]. Если одна диаспора имела древнее происхождение, она еще могла продолжать существовать и в XIX веке. Большинство же диаспор как раз возникло в этот период, как, например, армянская, которая образовалась не после Первой мировой войны, а еще раньше, в результате антиармянских эксцессов 1895 года. Диаспоры различаются еще и по типу отношений между центром и периферией. При этом выделяются следующие ситуации: отсутствие территориального центра (евреи до переселения из Европы в Палестину); сильный и даже оказывающий защиту диаспоре центр (Китай); наличие колонизированного центра (Ирландия); центр, находящийся под влиянием чужого господства, что делает диаспору сообществом политических изгнанников (Польша в XIX веке, Тибет в XX–XXI веках). Диаспоры отличаются и по степени аккультурации в обществах по месту проживания. При этом ограниченная культурная ассимиляция может иметь свои преимущества. Так, возникшие в XIX веке в США и во многих других странах чайна-тауны оказались выгодной для всех участников формой частичной интеграции.
Вследствие массовой миграции в XIX столетии образование диаспор стало повсеместным феноменом, почти нормой. Только французы оставались в своем отечестве. Даже Китай, символ самодостаточной и замкнутой в себе цивилизации, покидать которую даже запрещалось, в XIX веке стал источником формирования заморских общин. Тогда, впервые после первой эмиграционной фазы эпохи Мин, возникли необходимые предпосылки для создания «Великого Китая». Даже японцы, еще меньше китайцев склонные к путешествиям и никогда не покидавшие свои острова, начали запрашивать у своего правительства разрешения на выезд в Северную Америку, желая начать там новую жизнь. Между 1885 и 1924 годами на Гавайи переселились 200 тысяч японцев, а на Североамериканский континент из Японии прибыло 180 тысяч человек[425]. Как много японцев проживает в США, американская общественность осознала только в тот момент, когда в результате нападения Японии на Перл-Харбор в декабре 1941 года американское правительство решило их интернировать. Среди целей образования национальных государств в XIX веке было объединение на одной территории всех тех, кто испытывал чувство этнического и культурного единства. Парадоксальным образом в то же самое время повысилась степень готовности признавать диаспоры как часть собственной нации, вопреки пространственной рассеянности этих сообществ. Причем такое отношение существовало даже в тех случаях, когда историческая ситуация общин не давала никаких поводов для присоединения покинутых территорий или воссоединения с ними.
Образование диаспор привело к возникновению прерывистых социальных пространств. В одних случаях это было переходной стадией на пути к интеграции групп иммигрантов в принявшее их общество. Например, в некоторых крупных городах США, таких как Нью-Йорк, немцы изначально образовывали достаточно компактные общины, которые в дальнейшей перспективе не стали «плацдармом сопротивления» их ассимиляции в Новом Свете[426]. В других случаях существование диаспор выходило за рамки ностальгии и сохранения ее фольклорных традиций. Прямые связи между принимающим социумом и первоначальным обществом диаспоры становились порой незаменимой опорой для страны происхождения. Части Южного Китая и Индии, Сицилия, Ирландия или Греция (в начале XX века) прямым образом зависели от денежных поступлений от эмигрировавших соотечественников. Прерывистое социальное пространство диаспоры приобрело в XIX веке небывалое до тех пор значение. Это обстоятельство подчеркивает относительность процесса производства «территориальности». Формирование наций-государств в Европе усложняло положение национальных меньшинств. Их готовность к эмиграции повысилась как раз в тот момент, когда за океаном стали открываться новые рынки труда. В то же время улучшились возможности средств сообщения, что позволяло эмигрантам с большей легкостью поддерживать контакты со старой родиной. Консолидация национальных пространств, когда и политический контроль, и эмоциональная привязанность были прикреплены к одной и той же территории, шла рука об руку с возникновением транснациональных пространств, обладавших более слабым, но все-таки существовавшим территориальным закреплением[427].
Границы [428]
Пространства имеют границы. Есть разные виды границ: военные, экономические, юридические, географические[429]. Они редко совпадают между собой. Дополнительные концепции границ возникли и нашли своих поборников в XIX веке. Языковым границам, например, не принято было придавать особого значения в эпоху раннего Нового времени. После Французской революции, однако, во Франции стали вести статистику распространения языков, которая вскоре нашла свое отражение в картах. В Германии такие языковые карты появились после 1840 года[430]. Военное значение границы приобрели рано, и в XIX веке оно оставалось первостепенным. В результате захвата территорий проводилась их демаркация, установленные границы становились поводом для войн. Границы являются воплощением истории отношений одного государства с его соседями. Границы государственного суверенитета обычно имеют свои символы: пограничный столб, наблюдательная вышка, пограничные сооружения. Поэтому политические границы всегда вполне конкретны; они – физическое воплощение государства и места символической и материальной концентрации власти. Концентрация власти выражается в том, что вмешательство государства всегда ощутимо в повседневной жизни границы[431]. С другой стороны, существуют почти невидимые символические границы, более стабильные и жесткие, чем государственные.
Понятие политической границы происходит из «эгоцентрической концепции государства», согласно которой действует «право сильного»[432]. Границы, установленные по договоренности, появились позже. Это скорее мирное юридическое понятие. В 1830 году, создавая Бельгию как независимое государство, великие державы восстановили границы провинции по состоянию на 1790 год[433]. Франко-германская граница была установлена страной-победителем в 1871 году, продиктовавшей побежденной стороне свои условия. Политическая карта Балканского полуострова была разработана на Берлинском конгрессе 1878 года без участия представителей Балканских стран. В Африке европейские колониальные власти устанавливали границы на основе многочисленных протоколов и договоров, заключенных ими между собой. Уполномоченные европейских властей знакомились с местностью и ставили метки на ровном месте. Когда в 1884 году в Берлине под председательством Бисмарка состоялась конференция высокопоставленных представителей государств, активных в регионах Западной Африки (Великобритании, Франции, Германии, Португалии и Либерии), все территориальные вопросы