в ходе игры улучить момент и задать Кеннеди вопрос о его новом национальном плане развития физкультуры. Президент с удовольствием ответил, хотя ему и пришлось перекрикивать толпу. По его словам, он всегда интересовался спортом, но жизненно важно, чтобы американцы были «нацией не только зрителей, но также и нацией участников»[436]. Вот почему он поддерживал этот план. Но президент ничего не сказал о другом плане – всего через неделю отправить солдат кубинской бригады при поддержке ЦРУ на Кубу, чтобы избавиться от ее лидера. Тем не менее, пока он дружески болтал с Винсом Ллойдом о здоровье нации, события стремительно набирали ход.
В тот же день солдат бригады начали перевозить на грузовиках с базы в Гватемале к пункту отправления в Пуэрто-Кабесас в Никарагуа. Американский авианосец Essex[437] с семью эсминцами был уже во Флоридском проливе и шел полным ходом на юг. Эта флотилия, приданная оперативной группе специального назначения 81.8, должна была тайно встретиться с бригадой и сопроводить ее к заливу Свиней – несмотря на тревогу президента относительно прямого участия США в операции, флотилия должна была осуществлять непрямую поддержку операции. Пока моряки ничего не знали о задаче, которую им предстояло выполнять. Им сказали, что они здесь для того, чтобы изучать атлантические приливы и течения. Для придания веса этой легенде на борту даже были океанологи. Но в реальности мало кто из моряков поверил этому, особенно когда эскадрилья самолетов Skyhawk с ревом села на палубу Essex – и осталась на авианосце. Уже несколько недель газеты в Америке и во всем мире пестрели слухами о возможном вторжении, организованном и поддержанном США. На советской стороне даже «Правда» трубила тревогу, напечатав четырьмя днями ранее, 6 апреля, мрачное предупреждение об американской «антикубинской стряпне»[438]. Все понимали, что что-то готовится, хотя президент держал рот на замке – или открывал его лишь для того, чтобы солгать. И слухи, вместо того чтобы рассеиваться, только усиливались.
Но теперь, в понедельник утром, вдруг поползли другие слухи. В конце второго иннинга, когда Кеннеди наслаждался игрой в президентской ложе, к нему подошел помощник пресс-секретаря Эндрю Хэтчер и что-то прошептал на ухо. Президент выпрямился и, кажется, сосредоточенно прищурился, а затем молча кивнул. Хэтчер сразу же ушел, оставив Кеннеди есть хот-дог и наблюдать, как White Sox выигрывают у местной команды со счетом 4:3. Насколько он теперь был погружен в игру, мы никогда не узнаем, но, надо полагать, меньше, чем до этого. Хэтчер только что сообщил ему, что новостное агентство United Press International собирается в самое ближайшее время поделиться слухом о том, что Советы отправили человека в космос и вернули его обратно на Землю живым.
Источником этой истории, судя по всему, было сообщение корреспондента CBS Марвина Калба из Москвы, переданное ранее в тот же день. Калб направил в Нью-Йорк текст, в котором писал, что в 15:00 по московскому времени будет сделано заявление об успешном запуске человека в космос Советами. Конечно, никакого заявления не последовало в тот день ни в 15:00, ни позже. Тем не менее история быстро разлетелась и к середине дня в Вашингтоне дошла до Хэтчера, а затем и до Кеннеди. Масла в огонь подливал тот факт, что некоторые части сообщения Калба были сильно отцензурированы. Советы лишь недавно сняли цензурные ограничения на сообщения иностранных корреспондентов. А теперь они внезапно вновь их ввели. Было ясно, что нечто серьезное либо только что произошло, либо должно было вот-вот произойти.
Если 9 апреля после аварии Р-9 Королев был на нервах, то 10 апреля напряжение еще усилилось. И хотя он умудрялся держать свой вспыльчивый нрав под контролем, малейшая провокация могла вызвать взрыв.
Пока Кеннеди смотрел в Вашингтоне бейсбольный матч, Р-7 наконец состыковали с «Востоком» в сборочном корпусе космодрома. Результатом этой длительной и тонкой операции должна была стать идеальная установка и затяжка каждого болта, зажима, разъема и кабеля, соединяющих корабль и ракету. Здесь было более чем достаточно поводов для беспокойства, но когда Королев рано утром появился в МИКе, чтобы понаблюдать за началом процедуры, он с ужасом обнаружил рядом с «Востоком» кучу разъемов и кабелей, выдернутых, казалось, наобум откуда-то из его внутренностей. Неудивительно, что он вышел из себя. И, как всегда, его гнев был ужасен.
Рабочие, конечно, ежились под его наскоками, но больше всего он орал на руководителя работ Олега Ивановского. Ивановский попытался объясниться. Накануне вечером, сказал он, корабль взвесили. Неожиданно он оказался слишком тяжелым, перевес был килограммов в 14[439]. Четырнадцать килограммов вполне могли означать грань между успехом и неудачей. Поэтому Ивановский решил импровизировать. Единственным способом уменьшить массу в тот момент – практически перед самым стартом – было удаление всех лишних кабелей и оборудования, в котором не было абсолютной необходимости. Ивановский занимался этим всю ночь. Единственная проблема – он сделал это, ничего не сказав Королеву.
Королев бушевал, не в силах поверить в происходящее. До старта оставалось всего двое суток, а часть внутренностей «Востока» валялась на полу сборочного цеха. Он грозился уволить Ивановского на месте и отправить его первым же поездом обратно в Москву, но все же не сделал этого. Ивановский был одним из лучших его инженеров. Что еще важнее, корабль теперь имел правильный вес. Но каждый обрезанный кабель нужно было проверить и заново испытать, прежде чем «Восток» можно будет наконец состыковать с Р-7, а время стремительно уходило. В спешке никто не заметил, что два датчика – один для измерения температуры, другой давления – остались неподключенными. К счастью, на борту были дублирующие датчики. Но этот недосмотр говорит сам за себя. При такой скорости работы ошибки случаются.
Из МИКа Королев поехал в Ленинский – поселок при космодроме. Его целью была деревянная беседка на берегу Сырдарьи, напротив гостиницы космонавтов. Там должна была собраться перед обедом группа избранных в количестве примерно 25 человек, приглашенных отметить близкий полет Гагарина. К этой компании присоединилось и большинство членов государственной комиссии, включая главнокомандующего РВСН маршала Москаленко. Все шестеро космонавтов тоже были приглашены. Помимо них присутствовали несколько фотографов и операторов, включая и Владимира Суворова. Все мероприятие было организовано как удобный момент для съемки, результаты которой можно использовать в будущих советских пропагандистских фильмах, если, конечно, Гагарин вернется живым и здоровым. Королев, только что поцапавшийся с Ивановским, тоже занял свое место под гостеприимной крышей беседки, спасавшей от палящего солнца. На всех отснятых материалах[440] он широко улыбается.
Стол ломился от роскошных ваз с апельсинами и бутылок шампанского. Участники произносили длинные, серьезные и чрезмерно оптимистичные речи о славном будущем советских космических полетов. Королев, в шляпе от солнца, объявил, что в течение года будут готовы около десятка «Востоков», а в следующем году появятся двухместные корабли «Север». Звучали тосты за Гагарина, который сидел на почетном месте справа от маршала. «Летите, дорогой Юрий Алексеевич, – величественно произнес маршал Москаленко, – и возвращайтесь на советскую землю в объятия всего нашего народа»[441]. Все подняли бокалы; кто-то хлопнул пробкой и умудрился залить шампанским свою форму; и в какой-то момент среди этих речей и поздравлений камера Суворова поймала Титова, одиноко стоявшего на фоне мутных вод реки и горячего неба. Этот момент проскакивает быстро, но говорит сам за себя. Титов, задумавшись, смотрит вниз, на стол, не замечая звучащей вокруг болтовни, смеха и поздравлений.
Титову было вдвойне тяжело. Мало того что он был теперь номером вторым, как дублеру ему приходилось следовать за Гагариным всюду, повторять каждый его шаг, быть его «братом-близнецом»[442] во всем до самого старта – то есть делать все, кроме собственно полета. Как и в случае Джона Гленна, ничто уже не могло изменить его судьбу, – разве что Гагарин внезапно заболеет, простудится, упадет и сломает ногу или поддастся приступу предполетной тревоги или паники. Но Гагарин всегда бы спокоен, по крайней мере внешне. И никогда не падал.
В тот день в 17:00 Титову снова пришлось страдать – и на этот раз перед более широкой аудиторией.