касаясь неподвижно застывших в утренней тишине ветвей, и вдруг прямо над его головой резко и громко прокричал ворон. Виктор стал искать его, но увидел над собой лишь качающиеся ветви. Ему захотелось поскорее миновать это место, словно здесь его подстерегала опасность провалиться сквозь землю. Он повернулся и бросился бежать от этих деревьев в голую степь. Но взгляд его вдруг упал на землю. Среди травы он увидел бурые прошлогодние листья и обломанные сухие ветви, и в какой-то миг из них сложились очертания живых существ. Маленькие лесные человечки из его детства появились перед ним отчётливо, как много лет назад. И точно так же, как тогда, когда он видел их в последний раз, они делали ему предостерегающие жесты, давая понять, что впереди беда. Вид у них был жалкий и несчастный, они казались измученными, едва живыми. Виктору стало жутко. Он шарахнулся в сторону и бросился бежать во весь дух куда глаза глядят. И вот уже далеко от деревьев, посреди степи, прямо перед ним откуда ни возьмись вырастает на земле лицо из опавших листьев. Оно зеленовато-коричневое, как лица древесных человечков. Но Виктор внезапно узнаёт в нём черты Яковенко и в тот же миг понимает, что лицо это мёртвое. Он понимает это, когда его нога с разбегу опускается на листья и они рассыпаются. Лицо проваливается и рассеивается в прах, в бурую пыль, и она разлетается по степи. И тогда Виктор застывает от ужаса.
Но всё это только сон. И он просыпается.
В первые мгновения после пробуждения он ещё помнил, что произошло. Но вскоре сон улетучился, словно та пыль над степью. О нём не осталось памяти, только мутный осадок в душе.
Как всегда, большую часть листовок Надежда и Виктор передали связной Светлане, а оставшуюся часть расклеили по городу сами. Остаток ночи провели в квартире на улице Коцюбинского, куда вернулись, закончив свою работу.
Это была первая из ворошиловградских явок, которую Виктор узнал от Надежды Фесенко. Теперь она дала ему ещё с десяток адресов и паролей, и он старательно повторял их в уме. Виктору было бы легче, если бы он знал Ворошиловград так же хорошо, как Краснодон. И всё же память никогда прежде его не подводила, и он привык на неё рассчитывать.
Они сидели на кухне у занавешенного окна, за которым ночная тьма уже начинала редеть. Надежда снова завела речь о Гайдученко.
– Пора тебе, Виктор, наведаться в гости к своим прежним школьным товарищам, – напутствовала она. – Главное, будь осторожен. Выясняй настроения тех, с кем будешь вступать в контакт. Помни, что у тебя теперь фактически все ключи от ворошиловградского подполья.
Виктор пообещал ей, что вернётся скоро.
А у самого кошки скребли на душе, и он боролся с необъяснимым желанием сейчас же, немедленно вернуться в Паньковский лес. Доброе лицо, живые карие глаза командира Яковенко стояли перед ним; а ещё ему почему-то не давала покоя мысль о Юре Алексенцеве: так случилось, что он не попрощался с другом, которого командир послал на задание днём раньше. Виктору думалось, что теперь Юрка уже вернулся назад, и он даже мысленно разговаривал с ним, прося прощения и повторяя обещание, данное Надежде. О брате Мише он и вовсе боялся думать.
Краснодонское задание
Однако стоило ему двинуться в путь, как мысли его устремились навстречу дорогим сердцу местам и ребятам, прежним друзьям и соседям, с которыми он не виделся целый долгий год. И как Виктор умудрился прожить его, почти не вспоминая тех, без кого прежде не мог помыслить своей жизни?
Правда, если не считать нескольких снов, в которых он будто продолжал жить в шанхайской землянке и никуда не уезжал. А ещё ему несколько раз снилась Анечка Сопова, о которой он много думал, возвращаясь из своей несостоявшейся эвакуации. Почему-то ему было особенно стыдно именно перед ней.
Горячий ветер носил над степью волны летучей пыли. Кузнечики сливали свои песни в могучий хор, не смолкавший до самого заката. После захода солнца их сменили цикады. Вот сейчас Виктор услышит, как они поют возле его хаты.
Уже стемнело. И как только этот глазастый Володька разглядел его в темноте, когда Виктор проходил мимо его окон?
– Виктор, это ты? – раздался чуть приглушённый голос Лукьянченко, и окошко над головой Виктора распахнулось.
– Володя! Ты один?
– Мои сегодня у тётки в Первомайске, – радостно сообщил Володя.
– Значит, у тебя можно переночевать? Только чтобы никто из посторонних не узнал!
– Можно! – ещё больше обрадовался Володя и бросился отпирать дверь. – Айда!
В хате у Лукьянченко было темно. В одиночестве Володя, видимо, жалел керосин, а теперь бросился к керосиновой лампе, но Виктор остановил его:
– Не зажигай свет. Давай лучше так посидим. А то ещё соседи догадаются, что у тебя гости.
– Ладно, – легко согласился Володя, усаживаясь на лавку за столом. – А ты, небось, от партизан пришёл?
– С чего ты это взял? – быстро спросил Виктор, стараясь скрыть удивление. – Ты что-то знаешь о партизанах?
– Я? – в свою очередь изумился Володя. – Да откуда? Просто подумал, что уж ты-то о них точно что-нибудь знаешь. Оттого и не хочешь, чтобы тебя соседи видели, а то мало ли… Ты же год дома не был!
Виктор добродушно усмехнулся:
– Молодец, резонно рассуждаешь! – И прибавил, хотя в темноте толком и не разглядел своего юного друга: – Да и вырос ты здорово за этот год.
Пятнадцатилетний Володя почувствовал распирающую грудь гордость от этих слов старшего товарища. Недаром соседи, чьих любопытных глаз так старательно избегал сейчас Виктор, прозвали Володю его адъютантом, посмеиваясь над его безотказной преданностью другу.
– Я, Володя, из Ворошиловграда пришёл узнать, как тут у вас дела, – сказал Виктор. – Вот ты мне и расскажи, что знаешь. А больше ничего пока и не надо. Только водички мне налей, а то в горле пересохло.
– Сейчас! – снова встрепенулся Володя и бросился с кружкой в сени, где стояло ведро. – Как раз я только что воды принёс. Только ты пей не спеша, а то она ещё студёная. И как же ты по степи пешком шёл из самого Ворошиловграда? – сочувственно воскликнул он. – Ведь жара-то такая!
– Что жара, это да, – согласился Виктор, жадно глотая воду. – Да только в июле ещё жарче было. Разве нет?
Он произнёс эти слова с многозначительной интонацией, и Володя прекрасно понял смысл вопроса.
– Уж это точно, – понизил голос Лукьянченко. Как и Виктор, он умел скрывать глубоко в душе гнев и горечь. Но ему потребовалось сделать паузу,