касается Индии, Африки и западноазиатских территорий. Нередко сегодняшние названия стран не соответствуют тем, которые были приняты в XIX веке. Выражение «Западный Судан», сегодня практически исчезнувшее, в то время обозначало огромную территорию саванны, которая начиналась южнее Сахары и простиралась от атлантического побережья до Дарфура, лежащего сегодня на территории государства Судан. «Сирией» до 1920 года назывался географический регион, который охватывал территории таких современных государств, как Сирия, Ливан, Израиль и Иордания. По отношению к Индии необходимо принимать в расчет четыре системы наименований, не совпадающих друг с другом: a) политическая география, существовавшая до британской колонизации и сохранившаяся в отдельных государствах-княжествах; b) система британских губернаторств (Калькутта, Бомбей, Мадрас) и провинций, действовавшая в колониальное время; c) деление сегодняшней Республики Индии на федеральные штаты; d) географические названия природных пространств. Особые проблемы связаны с названием «исламский мир». Понятие, сформированное на основе религиозной принадлежности, никогда не имело точного территориального соответствия. К «исламскому миру» Нового времени следовало бы причислять части Южной Азии, Афганистан и многочисленные острова Малазийского архипелага. Это, однако, противоречило бы принятым правилам. В недавнее время представители культурной географии предложили несколько вариантов, подходящих для обозначения внутреннего деления «исламского мира» и позволяющих сузить и уточнить это понятие. Одним из них является «тюркско-иранский мир», пространственные границы которого не совпадают с языковыми границами. Другой вариант – «арабский мир», включающий в себя три региона: Ближний Восток, Северную Африку и Сахару[416]. В целом ситуация на Ближнем и Среднем Востоке XIX века отличается от ситуации в регионах Восточной Азии или Восточной Европы и Северной Азии еще и тем, что на их пространствах не существовало господства одной империи – несмотря на то, что следы былого административного влияния Османской империи полностью не исчезли.
Организация пространства действует на разных уровнях – от политического преобразования крупных территориальных единиц, по примеру результатов Парижской мирной конференции в 1919 году или регионального проектирования сетки железных дорог, и вплоть до упорядочивания вопросов собственности в сельском хозяйстве на местном уровне. Ликвидация и приватизация земельных угодий, находящихся в общинном пользовании (альменда), происходила порой хаотично и без какого-либо государственного регулирования, а в иных случаях могла иметь планомерный характер и осуществляться под строгим руководством администрации. Повсюду, где государство собирало земельный налог не с общины, а с отдельных собственников или землевладельцев, возникала необходимость точно знать – кто и сколько должен уплатить в казну. Во всем мире это было мощной движущей силой для расширения деятельности государства на местном уровне. К этой потребности прибавилось стремление распутать клубок землевладельческих отношений в сельской местности и рационализировать обработку земель путем их слияния и образования новых земельных участков. Едва ли хоть одна аграрная реформа обошлась в XIX и XX веках без связанных с этим стремлением мер[417]. Упорядочивание земельных отношений является базовой операцией эпохи модерна. В XX веке она с наибольшей ясностью проявилась в ходе грандиозных мероприятий по коллективизации земель в Советском Союзе, Восточной Германии и Китае. Как правило, процессы установления земельных порядков скрыты от глаз историков. В любом случае в силе остается правило: без кадастра и наличия свободной земельной собственности ни одно государство не может выглядеть «модерным».
6. Территориальность, диаспора, граница
Территориальность
Все рассуждения в этой части книги до сих пор строились на основе представления о непрерывном плоском пространстве. Фактически пространства XIX века были, в основной своей массе, единообразными и цельными. Такими они стали в результате государственной деятельности. Меры, предпринятые государствами, – земельные ордонансы в США, точное картографирование и кадастровый учет земельной собственности во многих странах (от Голландии до Индии), внедрение колониальной администрации в прежде слабо управляемые области – повсюду способствовали развитию однородности в этой сфере. После 1860 года росло убеждение в том, что государственная власть не может – во все большей степени, чем это было раньше, – ограничиваться управлением стратегическими центрами, что она должна осуществляться в виде постоянной деятельности всех ее территориальных органов. Этот принцип можно назвать поступательным «освоением территории» или производством «территориальности». Он связан с процессами, которые уходят корнями в эпоху раннего Нового времени, причем не только в Европе[418]. Такое «освоение территорий» равным образом сопровождало как создание национальных государств, так и преобразование империй и консолидацию колониального господства, с которыми впервые было связано представление о контроле над пространством всей страны, а не только над ее опорными пунктами. В русле такой переоценки организации приспособленных для жизни территорий лежало также и драматическое снижение числа самостоятельных политических единиц на Земле. В Европе их количество сократилось с пятисот в 1500 году до двадцати пяти в 1900‑м[419]. Заключительное постановление Имперской депутации 1803 года, основание Германской империи в 1871 году, отмена княжеств в Японии в том же 1871‑м, колонизация Индии и Африки – все эти процессы означали уничтожение многочисленных полуавтономных сфер политической власти. За пределами Европы этот процесс не был исключительно следствием европейской экспансии. Еще до начала колонизации число независимых политических единиц Индокитая XVIII века сократилось с двадцати двух до трех: Бирма, Таиланд и Вьетнам[420]. Династии объединяли рассеянную по разным территориям земельную собственность. Образовывались огромные государства, гигантские территориальные единицы, такие как США, Канада, ставшая в 1867 году федеральным государством, и Российская империя, которая впервые по-настоящему овладела Сибирью и одновременно расширила свою экспансию на южную часть Средней Азии. Когда здравомыслящий географ и этнолог Фридрих Ратцель выводил свой «закон пространственного роста государств», он следовал не только фантазиям социал-дарвинистского и империалистического толка[421].
Территориальность была не только отличительной чертой современных государств, но и, в ослабленном виде, разновидностью монархической политики. Например, в Иране XIX века, одной из тех стран, которых западное влияние тогда еще почти не коснулось, территориальность была важнейшим критерием власти. Успех правителя зависел от того, удалось ли ему завоевать новые земли или по меньшей мере успешно защитить собственные территориальные границы. Неудачи на территориальном поприще могли послужить сигналом для принцев, всегда готовых вступить в наследство с оружием в руках. Контроль над страной был основой королевской власти (mulk), на место которой позже пришла власть нации (millat)[422]. Ситуация у шаха была незавидная, если учесть слабую позицию Ирана по отношению к окружавшим страну империалистическим соседям.
Дискретные социальные пространства
Не каждое пространство нам следует представлять как цельное. Так, общественная жизнь в XIX столетии не всегда разыгрывалась непрерывно на одной и той же территории. Главной формой прерывистого социального пространства является диаспора. Под диаспорой понимается вид сообщества, которое проживает за пределами своего действительного или воображаемого места происхождения, продолжая испытывать при этом лояльность и эмоциональную близость по