преодолевать большие расстояния водным путем было быстрее и удобнее, хотя и не безопаснее, чем сидя верхом на коне или верблюде, в карете или санях, передвигаясь пешком – собственными ногами или на ногах носильщиков паланкина. Европа являлась исключением. Благодаря изрезанной, богатой естественными гаванями форме побережья и многочисленным судоходным рекам, прибрежный и речной флот играл здесь намного большую роль, чем где бы то ни было. Преимущества сухопутного и водного транспорта могли сочетаться в Европе таким редким образом, как это было бы возможно, пожалуй, только в Японии с ее побережьем протяженностью в 28 тысяч километров[395]. Неисчерпаемый и легко поддающийся идеологизации вопрос, на основе каких единых и специфических черт Европа сформировалась как самобытная и фундаментально отличная от других цивилизация, должен интересовать историков меньше, чем вопрос о внутреннем членении континента на несколько крупных пространственных единиц, границы которых редко совпадают с государственными. Один старый мотив европейского самоописания гласит: как ни одна другая часть света, Европа несет в себе единство многообразия. Но какому порядку следует это многообразие и как выделить составляющие его элементы? Гердеру и раннему XIX веку принадлежит триада «романское – германское – славянское», легшая в основу романтической истории европейских народов. Она оставалась востребованной вплоть до Первой мировой войны, использовалась в ее пропаганде, а затем была возрождена, на этот раз в крайней форме, немецкими национал-социалистами.
И наоборот: порядок объединения национальных государств в группы, образованные по региональному признаку, казалось бы, не создает никаких трудностей. Но даже относительно такого просто звучащего понятия, как «Скандинавия», которое упоминается уже в «Естественной истории» Плиния Старшего, возникают сомнения: насколько оно действительно может служить в качестве обозначения единого региона в ситуации XIX века. Принципиальное разграничение между Северной и Восточной Европой произошло только в XIX веке. С «Севера» Европы место России сдвинулось в сторону «полуазиатского» Востока. Еще Леопольд фон Ранке называл в своих исторических трудах «героями Севера» и шведского короля Карла XII, и Петра Великого. Предпосылки для развития скандинавской идентичности образовались после того, как Швеция была вынуждена окончательно отказаться от претензий на крупномасштабное господство в результате ликвидации Речи Посполитой в 1795 году и потери Финляндского княжества, которое в 1809‑м отошло к Российской империи. Возникшее около 1848 года движение скандинавизма, распространенное в узких кругах политиков и интеллектуалов, было не в состоянии перекрыть развивающиеся «национализмы» шведов, датчан и норвежцев. В Датско-прусской войне 1864 года шведы не проявили никаких признаков скандинавской солидарности. Норвегия, которую шведы в 1814‑м отобрали у Дании, стремилась к образованию собственного государства и к независимости, которой и достигла наконец в 1905 году. Финляндия, в языковом отношении обособленная, но привыкшая к шведскому как второму языку, существует в качестве независимого государства только с 1917 года. Представление о самих себе как о «скандинавах» в широких кругах возникло лишь после Второй мировой войны. Сегодня все четыре страны сами называют себя «северными», в то время как со стороны Финляндию также принято относить и к «скандинавским» странам[396].
Если уже при обозначении такого однородного по природным условиям региона, как Скандинавия, встречаются подобные трудности, то как же обстоят дела с концептуальной точностью и стабильностью других привычных названий? «Западная Европа» – понятие, включающее западную часть Германии, – возникло после 1945 года, в период холодной войны. В значении «Европа, лежащая западнее Германии» это выражение было бессмысленным до образования Германской империи в 1871 году и ужесточения противостояния между немецким и французским национализмом. Понятие «Западная Европа» предполагает наличие англо-французской солидарности, которой не существовало до начала Первой мировой войны. Внешнеполитическое сближение Франции и Великобритании началось только в 1904 году. Об общности конституционалистских демократических ценностей тоже не всегда можно было говорить: так, британский политический класс с большим недоверием относился к Франции времен правления Наполеона III, оценивая его власть не иначе как «деспотию». Отсюда следует, что по отношению к истории XIX века «Западная Европа» – понятие проблематичное. Другое выражение – «Центральная Европа» – изначально было политически безобидным плодом географических умов, призванным скорее выражать федеративный характер этого экономического пространства, чем обозначать Германскую империю. Однако позже оно было узурпировано великогерманской идеологией, претендовавшей на гегемонию, и интенсивно использовалось во время Первой мировой войны в военных целях[397]. Только после окончания холодной войны этот термин снова вошел в обиход в качестве обозначения Польши, Венгрии, Чехии и Словакии. В более широком смысле в список стран Центральной Европы с недавнего времени предлагается включать и Германию с Австрией, не поддаваясь при этом великогерманским искушениям[398]. На практике утвердилось скорее использование понятия «Центрально-Восточная Европа», имеющего выраженный антироссийский оттенок.
Венгерский экономический историк Иван Т. Беренд, в глазах которого XIX век был отмечен передовой ролью Запада и освещен его ореолом, считает, что следует говорить о «Центральной и Восточной Европе» (Central and Eastern Europe) в широком смысле. Вводя этот термин, он имел в виду обширный регион, простирающийся от Балтийского моря до северных границ Османской империи, который включал в себя и Дунайскую монархию, и европейскую часть России. В основе обзорного исследования Беренда, посвященного истории этого региона в 1789–1914 годы, лежит предпосылка, что именно в эту эпоху сформировалась характерная региональная идентичность и развился ряд других признаков, благодаря которым Центральная и Восточная Европа отличается от Западной Европы и остальных частей света[399]. Кайзеровской Германии на этой ментальной карте Беренд отводит место в западной части Европы.
Дихотомия «Восток – Запад», представленная в труде Беренда, идет наперекор другой тенденции историографии, выразившейся ранее в попытке включить восточную часть Европы в проект общеевропейской истории, преодолевая западно-восточный антагонизм. Так, начиная с 1920‑х годов польский историк Оскар Галецки работал над изучением внутренней организации и культурно-географической специфики европейского пространства, занимающего пограничные территории вдоль оси Запад – Восток[400]. В начале 1980‑х годов венгерский историк Средневековья Ене Сюч придал новый импульс вновь развернувшейся тогда дискуссии о «Центральной Европе», введя в научный оборот концепцию трех «исторических регионов» Европы[401]. На примере Центрально-Восточной Европы были представлены новые размышления об «истории регионов»[402]. Последовательно продуманная историческая география Европы XIX века, построенная на основе региональной пространственной организации, еще не создана.
Евразия
Наконец, существуют такие обозначения территорий, которые являются не чем иным, как чистыми конструкциями. К ним принадлежит термин «Евразия». «Азия» сама по себе есть европейское изобретение, и не менее выдуманным предстает название двойного континента Европа-Азия. В России термин «Евразия» является и являлся – начиная с 1920‑х годов и даже ранее – отчетливо идеологизированным понятием. Его идеологический потенциал связан отчасти с надеждой, что Россия всегда сможет разыгрывать «азиатскую