что я не знаю никакого Амина, – сказал Шломо, уже догадываясь, куда клонит офицер.
Хриплый голос его был едва слышен.
– Конечно, ты его не знаешь, – офицер негромко засмеялся, словно Шломо удалось крайне удачно пошутить. – Ты не знаешь никакого Амина, ведь ты и есть тот самый Амин, которого ищут уже третий год и все никак не могут найти, потому что он хитер, как шайтан и увертлив, как песчаная белка… Я так и написал, можешь не сомневаться.
– Я хочу пить, – прошептал Шломо.
– Дай ему воды, – офицер махнул стоявшему у входа солдату. Тот быстро налил из кувшина воды и вернулся на свое место.
Поставив на стол пустой стакан, Шломо сказал:
– Что бы вы ни делали, эта ложь все равно скоро обнаружится.
– Не думаю, – покачал головой офицер. – Разве кому-то эта, как ты ее называешь, ложь, будет лишней?.. Я так не думаю. Смотри сам, – я почти наверняка получу за это дело повышение. Мой начальник, который мечтает о Стамбуле, скорее всего туда и отправится. Гарнизонная команда вместе со своим лейтенантом получит поощрения, а кто-то даже отпуск, хотя это в последнее время не практикуется. Но даже если правда вдруг каким-нибудь образом откроется, никто не станет марать руки ради того, чтобы узнать – что там было на самом деле. Не говоря уже про то, что к тебе это уже не будет иметь никакого отношения.
Офицер вновь негромко засмеялся.
– А теперь слушай дальше. Тебе будет интересно.
Он взял другой лист и прочел:
«На вопрос, как его зовут, арестованный ответил, что зовут его Аль-Амин.
На вопрос, какого он вероисповедания, ответил, что он христианин и родство свое ведет из города Брно, о чем свидетельствует документ, который он потерял.
На вопрос, давно ли он живет такой преступной жизнью, ответил, что давно.
На вопрос, что значит, что он называет себя Аль Амином, ответить затруднился.
На вопрос, говорил ли он кому, что он царь иудейский, арестованный ответил отрицательно.
На вопрос, знает ли он кого, кто называет себя Помазанником и Машиахом, ответил, что дураков нынче много.
На вопрос, не разносил ли он среди людей ложные толки о султане, Порте и Османской Империи, сказал, что ответить затрудняется. На повторно заданный этот вопрос ответил отрицательно.
На вопрос, сколько грабежей он совершил, арестованный ответил, что числа назвать не может в силу их большего количества.
На вопрос нападал ли он на государственные учреждения, а если нападал, то на какие именно, ответил, что на учреждения нападал, а вот какие они были, ответить затруднился.
На вопрос, не нападал ли он на поезд, идущий между Иерусалимом и Яффо, ответил, что нападал, но впредь нападать зарекся в виду того, что в поезде этом ездит одна только голытьба.
На вопрос, не нападал ли на турецких служащих, пребывающих при исполнении своих обязанностей, ответил утвердительно.
На вопрос, не убивал ли судейских, арестованный ответил утвердительно.
На вопрос, не он ли и его шайка совершили нападение на Американо-европейский банк, что в Яффо, ответил утвердительно.
На вопрос, не он ли и его шайка напали на частный банк Михельсона в Хайфе, ответил утвердительно.
На вопрос, не он ли со своими товарищами ограбил ювелирный магазин, что в Хайфе на площади Хамра, ответил утвердительно.
На вопрос, не нападал ли он со своими дружками на военные лица, ответил утвердительно.
На вопрос, не его ли это рук дело – убийство трех офицеров в заведении вдовы Мордоконаки, ответил, что его.
На вопрос, не он ли со товарищами напали и убили военного инженера, приехавшего с инспекцией из Стамбула, ответил, что он.
На вопрос, не знает ли он, где находятся типографии, выпускающие подметные листки, сказал, что не знает.
На вопрос, не имел ли он каких дел с Англичанами, Французами или Русскими, не передавал ли им какие важные сведения, арестованный ответил отрицательно, говоря, что нам-то все равно, кто там какой нации, а был бы только человек стоящий.
На вопрос, не знает ли он кого, кто недоброжелателен в отношении Империи и правящего султана, ответил, что не знает.
На вопрос, не знает ли он кого, кто распускает зловредные слухи и рассказывает нелепые истории про нашего султана Абдул-Гамида Второго, арестованный ответил, что не знает, а сам лично против султана ничего не имеет».
Пока офицер читал, Шломо неожиданно для себя заснул, обнаружив вдруг странную способность спать в любом положении и в любом месте. Заснул, балансируя на узком сиденье стула, и даже умудрился увидеть короткий сон, в котором он шел, с трудом вытаскивая ноги из зыбкого песка, с каждым шагом увязая все сильнее и глубже, в то время как все остальные люди шли, не касаясь ногами земли, легко и свободно отталкиваясь от воздуха и так же легко взмывая вверх, паря над землей или уносясь всё выше и выше. Уж во всяком случае, они не тонули в песке, который по-прежнему затягивал Шломо все глубже, хоть и обещал где-то там, на другой стороне, какую-то необыкновенную радость, но вместе с тем, продолжал пугать его ужасным переходом туда, откуда никто еще не возвращался, что, с другой стороны, было довольно смешно, так что Шломо, не выдержав, засмеялся, понимая всю неуместность этого смеха, всю его непристойную открытость. И смех этот медленно возвращал его действительности, не умея ни помочь, ни облегчить ничем его положение.
«На вопрос, не знает ли он кого, кто готовил бы массовые беспорядки и подговаривал людей сопротивляться властям, ответил, что глупостями не занимается», – прочитал напоследок офицер и посмотрел на Шломо.
– Э-э, – сказал он, хлопнув ладонью по столу. – Да ты, оказывается, еще и спишь.
Пробормотав что-то не совсем внятное, Шломо открыл глаза.
– Ты хоть слышал, о чем я читал? – спросил офицер, с усмешкой глядя на Шломо.
– Да, – Шломо заерзал на стуле. – Кажется, слышал.
– Кажется, – офицер опять усмехнулся. – Тогда, наверное, тебе понятно, что все это значит, не так ли?.. Или ты хочешь, чтобы я сказал это сам?
– Мне понятно, – сказал Шломо, возвращаясь из своего сна и еще не совсем хорошо понимая, о чем, собственно говоря, идет речь в этом странном разговоре.
– Это значит, – сказал офицер, глядя на Шломо, – что никто и никогда ничего не узнает про Шломо Нахельмана, которого Небеса избрали, чтобы помазать его на Царство и сделать из него Спасителя Израиля, воздвигающего новый Храм и подчиняющего себе все народы от моря и до моря… Никто не вспомнит о тебе, Шломо, потому что люди помнят только тех, кто победил, и никогда – тех, кто проиграл, как бы умело они ни оправдывались… Люди будут долго помнить разбойника Аль-Амина, который погубил три сотни душ, а не тебя вместе с твоими жалкими надеждами на то, что Всевышний услышит твой жалкий лепет и пошлет на