прищурила я глаза.
– Да, к Якову Иосифовичу пришел, информацию принес. Теперь вот бежать надо, а то хватятся меня.
– А вы как погляжу ловко устроились, и вашим, и нашим, – проговорила я, вспомнив как этот человек издевался на площади над парнишкой одним, которого немцы приняли за лазутчика.
– Нет, я только нашим, только нашим, – заикаясь проговорил мужчина. – Извините, но мне надобно идти.
– Идите, – кивнула я и мужчина как заяц понесся к просеке.
В этот момент из палатки вышел мужчина и направился ко мне.
– Яков Иосифович, сотрудник особого отдела, – представился он мне, окинув меня насмешливым взглядом.
– Софья Алексеевна, актриса фронтового театра, – спокойно ответила я.
– А, та самая Софья, – проговорил мужчина.
– Алексеевна, – поправила я мужчину, указав ему на его фамильярное обращение ко мне.
– Извините, – наклонив голову сказал особист. – Мы значит с вами в Москву летим.
– Да, подруга ранена, да и нам уже хочется поспокойнее место для нашей работы.
– Я вас понимаю, нелегко под фрицем скакать, – ответил он, скривив губы в надменной ухмылке.
– Что вы имеете ввиду? – огрызнулась я.
– Да не вспыхивайте вы, как спичка, Софья Алексеевна. Я всего лишь имел ввиду, что делиться искусством с немцами дело неблагодарное, – засмеялся он, закуривая сигарету.
– А мне показалось, что вы совсем другое хотели сказать, – зло ответила я, поскольку прекрасно понимала, что правильно поняла его первые слова.
– Все, что я хочу сказать, я произнесу это в Москве. А сейчас идите, наслаждайтесь жизнью, – ответил мужчина и оставил меня одну, а сам направился к командиру.
Вот теперь я точно знала, что спокойная жизнь нам никому не светит еще долго, и чем все это закончится, было под большим вопросом. Староста знал многое, а если еще и Лешка приложился к тому, чтобы подлить масла в огонь, то Лене светило ох какое нехорошее будущее за связь с немецким полковником. А может и всем нам скопом, поскольку что там наговорил староста ради того, чтобы очистить свою грязную шкуру, я не знала, но понимала, что ничего хорошего ждать не придется. Вернувшись в палатку, я устало легла на кровать и проворочавшись без сна довольно долгое время и прокручивая в голове варианты выхода из ситуации наконец выбилась из сил и заснула. Проснулась я тогда, когда на улице было темно. Открыв глаза, я увидела Игоря, который сидел за столом и просто смотрел на меня. Мужчина улыбнулся и сказал:
– Ты такая красивая, когда спишь.
– Да какая там красивая, – усмехнулась я, поправляя свои растрепанные волосы.
– Самая красивая, – подойдя ко мне сказал Игорь и подняв на руки закружил вокруг себя. – У меня самая красивая будущая жена в мире.
Затем он поставил меня на ноги и поцеловал. Прижавшись к мужчине, я чувствовала такое спокойствие, какого не ощущала уже очень и очень долго, наверное, с того самого времени, как уехала от бабушки в Москву.
– Сонь, собирайся, – забежала в палатку запыхавшаяся Светка. – Самолет сказали раньше будет.
– Мне нужно улетать, – сказала грустно я, стараясь не думать о том, что всякое может случиться дальше.
– Я вернусь, обязательно, – прижав к себе сказал Игорь и мы направились с ним на улицу, где нас уже ждала машина.
Игорь еще раз осмотрел лежащую без чувств Лену и когда ее осторожно погрузили на борт грузовика сказал мне:
– Только обязательно обратись к моему другу. Он единственный в Москве, кто сможет поставить ее на ноги. И береги себя, – поцеловал он меня и помог забраться в грузовик.
– Это ты себя береги, – заревев сказала я и еще долго смотрела на удалявшуюся фигуру мужчины, с которым меня упорно сводила жизнь на своей дороге.
Когда наш грузовик остановился возле ждущего нас самолета, у меня было какое-то внутреннее непонятное ощущение неприятия этого полета и возвращения домой. Светка, видя мое замешательство, легонько приобняла и сказал:
– Домой летим, Соня, радоваться надо.
– Действительно, раскисла что-то ты совсем. На-ка, хлебни, – проговорил Лев Давидович, протянув мне свою неизменную походную флягу, в которой в этот раз было налито вино Маргариты.
Отпив пахнущую медом и виноградом пряную, терпкую жидкость, я закрыла глаза, затем посмотрела на сидящего особиста и дала себе слово, что вылезу любыми путями из того болота, в которое он нас собирался столкнуть, мало того, и сама вылезу, и ребят своих вытащу. Столько лет – вот так на фронте, чтоб все впустую и прогреметь для всех предателями или еще кем, да нет, не на ту он напал, этот волк в овечьей шкуре.
Спустя несколько часов после нашего вылета я уже стояла возле двери в квартиру Елизаветы, боясь сделать еще один шаг и позвонить в дверь. Столько лет прошло и последнее письмо от бабушки я получила год назад, а потом закрутило, завертело, письма стали доходить хуже, поскольку нас бросало от части к части, и эти маленькие треугольные посланники, несущие весточки от наших родных, просто не могли угнаться за нашими передвижениями. Закрыв глаза я с ужасом думала, что за весть ждет меня за этой дверью, жива ли бабушка, и какие еще известия сейчас свалятся на мою повидавшую виды голову. Тихонько постучавшись я затаила дыхание до того самого момента, пока не услышала за дверью тихое шорканье ног и заревела, когда за открывшейся дверью появилась моя старенькая бабушка в вязаной кофте, с неизменными очками на носу и спицами в руках, которые выводили еще одно произведение искусства из шерстяных ниток.
– Соня! – прошептала бабушка и уронила на пол клубок, который тотчас же покатился по полу, рисуя дорожку своей красной ниткой.
– Бабуль! – бросилась я на шею ей и плача начала целовать такие дорогие мне морщинистые щеки.
– Заходь, милая, заходь, – проговорила бабушка, беря у меня из рук рюкзак и закрывая дверь.
И уже через несколько минут мы сидели на кухне за чашкой чая и неизменными пирожками с повидлом, так некогда любимыми моим отцом.
– Дмитрий Тарасович умер годе уже, поди, как. Царство ему небесное, – перекрестившись рассказывала мне бабушка новости из своей жизни и жизни всех знакомых, кто остался здесь, в Москве. – Приступ сердечный, не довезли в больницу, так в скорой и помер.
– А Елизавета? – осторожно спросила я, боясь услышать ответ.
– А Лиза воюеть, – проговорила улыбаясь бабушка. – Часто пишет мне, да в каждом письме крестики рисует, чтоб я знала, сколько она там фрицев проклятых уже положила. По подсчетам уже более сорока, и только самых матерых, офицеров отстреливает наша Лизочка. Даст бог выживет и вернется. Ты вон вернулась же, – обняла она меня за плечи. – И Лиза