разведки, которая собирала информацию о наиболее значительных событиях на континенте, прежде всего о завоевании Китая маньчжурской династией Цин, которое шло в 1640–1680‑е годы[357]. В Японии опасались, что «варвары»-маньчжуры захотят повторить попытку вторжения на их территорию, предпринятую монголами в XIII веке. В XVIII веке была создана такая научная дисциплина, как «голландские исследования» (rangaku). Служащие голландской Ост-Индской компании стали единственными европейцами, которым разрешалось находиться в Японии, следуя точно предписанным правилам и находясь под строгим наблюдением японских властей. В портовом городе Нагасаки, где им была предоставлена фактория, целая армия переводчиков трудилась над литературой на голландском языке (позже также на английском и русском) в целях выборки данных для их дальнейшего использования в политике и науке. Таким образом, в Японии на рубеже XVIII–XIX веков знали о Западе и его деятельности в азиатских колониях намного больше, чем в Китае. Но собственно «открытие» Запада японцами произошло позже, когда, в 1850‑х годах, Япония открыла свои двери для иностранцев. После этого впервые началось систематическое изучение внешнего мира, как с помощью интенсивного заимствования результатов западной географии, так и благодаря планомерным поискам и сбору информации и опыта за границей. В 1871 году сорок девять высокопоставленных японских сановников и служащих, среди них более половины представителей высшего руководства страны, отправились в ознакомительное путешествие по США и Европе на полтора года. О состоянии дел в зарубежье они были неплохо осведомлены по книгам и на основе опыта общения с западными дипломатами, длившегося к тому времени уже почти два десятилетия. Но все-таки многое, включая забавные соприкосновения с чужим образом жизни, вызвало удивление участников этой экспедиции, названной по имени ее руководителя – «миссия Ивакуры». Среди неожиданных результатов миссии были: осознание масштаба отсталости Японии во многих областях; очевидность разницы между Европой и США; неоднородность уровня цивилизованности в Европе, снижающегося по мере удаления от Парижа и Лондона; и прежде всего тот факт, что Европа достигла всех своих впечатляющих успехов лишь недавно, в течение последних десятилетий[358].
Во второй половине XIX века в географической науке параллельно друг другу протекали два процесса, связанные между собой в различных аспектах. Во-первых, европейские профессиональные географы и любители работали над реализацией программы географических открытий в высшей степени систематически, причем между ними постепенно нарастала конкуренция по национальному принципу. До тех пор не описанные и не измеренные «белые пятна» на карте мира постепенно заполнялись, а географы и путешественники все больше увеличивали объем знаний для непосредственного использования в практике колониального или имперского господства. В то же время увеличивалась степень точности локальной картографии. В начале 1780‑х годов возник первый план Парижа, учитывающий организацию города с точностью до отдельного здания. Созданный отнюдь не в целях туризма, он служил инструментом для решения вопросов собственности[359]. В целом в результате этого процесса возникла картина мира, претендующая на объективность и верность геодезических деталей. Она представляла собой уже не ментальное представление о мире, но независимое от точки зрения, научное отображение земной поверхности. То, что этот процесс был успешно завершен еще до начала Первой мировой войны, способствовало повышению мирового престижа евро-американской географической науки. Военное руководство было благодарно за все эти материалы, в том числе и японское, которое использовало точные карты в ходе войны с Китаем 1894–1895 годов и с Россией 1904–1905 годов.
Во-вторых, процесс повышения объективности картографического материала сопровождался ростом числа новых субъективных пространственных представлений. Горизонты расширились. Бывшие центры сместились. Многие стали замечать, что их собственный мир не находится более в воображаемом центре, и осознавали, что его место переместилось на периферию новых пространственных моделей, таких как образовавшаяся система мировых держав, возникшие международные торговые и финансовые сети и так далее. Появились новые центры и точки притяжения. Япония, например, после 1868 года перестала ориентироваться на близкий Китай и сместила свое внимание на далекий, но в военном и экономическом отношении постепенно приближающийся к ней Запад, прежде чем, тридцатью годами позже, заново открыть для себя азиатский континент, на этот раз как потенциальное пространство для собственной империалистической экспансии. Общества, традиционно ориентированные на материковое расширение, осознавали, какие опасности могут грозить им со стороны моря, но они также понимали, что морское пространство обещает новые возможности. Перед старыми империями открывались новые перспективы, например, в Османской империи, шаг за шагом вытесняемой с Балканского полуострова, руководство начало понимать потенциальную пользу арабского мира.
4. Пространства взаимодействий: суша и море
Историческая география работает с различными понятиями пространства. Все они могут быть использованы при изучении всемирной истории. Особое значение имеют при этом следующие пять концепций[360].
a) Пространство как расположение мест – истории локализаций.
Какое место занимают отдельные феномены в пространстве в разное время и какие закономерности можно выявить при изучении некой серии таких расположений? Такая постановка вопроса возможна, например, в рамках изучения истории поселений. В связи с XIX веком этот вопрос можно задать по отношению к распространению специфических пространственных форм в процессе урбанизации. Он возникает в области аграрной истории, когда речь идет о распространении определенных типов производства и землепользования. Тот же вопрос имеет значение для изучения истории индустриализации, концентрирующейся на небольших пространствах, в частности мест, богатых полезными ископаемыми[361]. Такой подход полезен не в последнюю очередь потому, что позволяет проследить распространение и рассеяние институтов, техники и практик в пространстве вне национальных государственных границ, как это происходило, например, в случае с печатным станком, паровым двигателем или земельной кооперацией. Он же может использоваться для анализа распространения эпидемий или языков и мест их использования. Все эти истории определения местоположений могут быть отображены на картах в форме специфических временных сечений.
b) Пространство как окружающая среда – истории формирующей и формируемой природы.
В чем состоит взаимодействие между человеческими сообществами и окружающей средой? Если пространства истории локализаций предстают в образе скорее пустых и формально обозначенных плоскостей, на которых выделяются лишь отношения соразмерности или иерархии, то под пространством истории окружающей среды понимается пространство действий. Общественная жизнь покоится на естественных природных предпосылках: климате, качестве почвы, доступе к водным и ископаемым ресурсам. Близость к морю или его удаленность также являются важными переменными, имеющими влияние на политику и вооруженные силы. Нельзя, например, полностью отбросить тот факт, что Великобритания и Япония расположены на архипелагах[362]. Основные принципы применения экологического подхода в рамках всемирной истории сформулировал Фелипе Фернандес-Арместо. В поиске соответствия между условиями окружающей среды и формами цивилизаций он разработал классификацию типов окружающей среды, формирующих общество. Причем каждый из предложенных им типов представляет собой комбинацию различных критериев. В типологию Фернандеса-Арместо входят: пустыня,