всего два абзаца. Успешное выполнение спуска с орбиты на Землю было тонкой и сложной процедурой. Все астронавты Mercury были очень опытными летчиками-испытателями, однако целый год отрабатывали эту процедуру на более совершенных тренажерах. У космонавтов было на это меньше недели.
Почему Королев передумал? Почему он принял решение, противоречившее его главным принципам, – и принял это решение так поздно?
Королев всегда работал на пределе сил, но в те последние дни перед первым полетом человека в космос он работал, если это вообще мыслимо, еще более напряженно. А то, что делал он, делали вслед за ним и другие. Почти все очевидцы тех событий вспоминают, какой беспощадный темп работы задавал им шеф. «Мы работали по 15 дней в неделю»[392], – рассказывал Олег Ивановский, тот самый инженер, кто много лет назад впервые увидел Королева, когда тот проносился мимо на своем автомобиле. Ивановский и его люди перехватывали, когда выдавалась возможность, по паре часов сна здесь же, в углу мастерской. Другие делали то же самое. «Небрежность при проведении испытаний считалась преступлением, – рассказывал еще один инженер Владимир Ярополов. – Специалист, допустивший ее, немедленно отстранялся от работы без права последующего участия в испытаниях»[393]. Все ощущали сильное давление руководства. И, подобно шефу, все ощущали также давление со стороны американцев, и оно действовало «примерно так же, как действует на бегуна дыхание соперника за спиной»[394], по словам наставника космонавтов Марка Галлая.
Но какой бы тяжелой и изнурительной ни была работа, те же очевидцы вспоминали также многое другое из того незабываемого периода своей жизни: волнующее ощущение общей цели, даже азарта, когда они готовились отправить первого человека в космос. «Конечно, все понимали, – писал Борис Раушенбах, начальник отдела на предприятии Королева, – что это такое – первый полет человека в космос, все ясно отдавали себе отчет в исключительности этого события»[395]. И снова Галлай живо выразил общее настроение: «В самом воздухе космодрома присутствовало что-то особое, не поддававшееся точному описанию, но внятно ощущавшееся всеми и каждым. В космос полетят не мертвые механизмы, даже не подопытные животные – полетит человек!»
И это, конечно, было самое главное. На этот раз Королев чувствовал ответственность не только перед подчиненными, своими целями или даже мечтой всей своей жизни. На этот раз должен был лететь человек. Любая ошибка, любая небольшая небрежность, любой час дня или ночи, который он и его инженеры не посвятят работе, могли стоить этому человеку жизни. А ведь кандидаты были людьми, которые ему нравились, которых он хорошо знал и, возможно, даже любил, – людьми, которые ему доверяли. Это были его «орлята», храбрые молодые воины, которые вскоре должны были отправиться туда, куда он сам мечтал отправиться почти всю свою жизнь, но теперь уже не мог, потому что был слишком стар.
С двумя такими орлятами – двумя финалистами – он особенно сблизился. Это был Титов – умный, культурный, пытливый, никогда не боявшийся сказать то, что думает, даже если это могло ему навредить. «Мне нравится этот мальчишка»[396], – сказал как-то Королев одному из коллег. И тут же Гагарин, привлекший его внимание еще год назад, во время первой встречи, – а потом снова три месяца назад, когда молодой человек разулся, прежде чем ступить внутрь одного из девственно чистых «Востоков». Позже советские историки мифологизировали отношение этих двоих. Но что-то в Гагарине, несомненно, задевало струны в душе его старшего товарища и руководителя – может быть, Королев видел в молодом человеке самого себя в юности. «Хотя они принадлежали к разным поколениям, – говорил психолог Ростислав Богдашевский, хорошо знавший обоих, – Королев был Гагарину как отец, а Гагарин Королеву – как сын»[397]. Возможно, это профессиональная интерпретация, но собственная дочь Королева Наталья тоже говорила об этом: «Сергей Павлович любил Гагарина как сына. Буквально как сына»[398]. Почти на каждой фотографии этого периода и до смерти Королева, где они вдвоем, безошибочно чувствуется теплота и нежность между ними. Они действительно выглядят как отец и сын.
Так что в те последние дни перед полетом Королев загонял себя до пределов возможного и за эти пределы, чтобы вернуть своего юного воина обратно живым. Даже если это означало в конечном итоге отказ от давних принципов, касавшихся уровня доступа космонавта к управлению в одном из его «Востоков». Он ставил на кон жизнь человека и должен был обеспечить этому человеку максимальные шансы пережить предстоящее испытание. Но груз этой ставки отнимал у Королева душевное спокойствие, сон, привычный темперамент, некоторых друзей и – главное – здоровье. Ему было 54 года. Несмотря на крепкую представительную фигуру и брызжущую через край энергию, старые болячки времен ГУЛАГа никогда его не оставляли и, мало того, усиливались. Он нуждался в сердечных лекарствах, а ко времени прибытия космонавтов на космодром ему к тому же нездоровилось. Но он скрывал свою болезнь ото всех, кроме своей жены Нины – единственного человека на свете, которому можно было довериться. Она излила свои тревоги в письме к нему из Москвы, написанном 6 апреля, на следующий день после прибытия космонавтов:
Котя мой родной!
Ты, наверное, нездоров и, как всегда, скрываешь это от меня до выздоровления. И я совершенно бессильна помочь тебе чем-либо.
Полоскание посылаю… Береги горло, надевай теплый шарф, если выходишь на улицу, а лучше бы не выходить, хотя это, наверное, невозможно сейчас.
В каком волнении я сейчас нахожусь, что не могу тебе и передать. Но это только внутренне, внешне стараюсь никак не проявлять.
Милый мой, хороший! Я очень верю, что все будет хорошо… Все мои думы и мысли только о тебе, всегда ты со мной, несмотря на расстояния…
Я знаю, как это трудно, но ты должен быть спокоен, иначе твое волнение (а голос твой его выдаст) мгновенно передастся другому.
Я крепко тебя обнимаю, горячо и нежно целую, много раз желаю тебе больших удач.
Всегда твоя Нина[399].
20
Таймер
7 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА
Монтажно-испытательный корпус
Космодром Тюратам
Несмотря на настойчивость главного конструктора в аэропорту, Каманин не стал проводить тренировки космонавтов по спуску в ручном режиме сразу же.
Они начались только через два дня, 7 апреля, и даже тогда на эти цели было выделено всего три часа, которые поделили между собой Гагарин, Титов и Нелюбов. Тренировки проводились не в самом «Востоке», который проходил проверку в сборочном зале МИКа, и даже не на полномасштабном тренажере – такой существовал в единственном экземпляре и находился в Москве, – а в какой-то лаборатории, где наспех соорудили приборную доску и пульт управления. Трое мужчин по очереди тренировались в проведении маневров, необходимых для спуска с орбиты на Землю в аварийной ситуации. Поскольку в каждый момент тренироваться мог только один из них, остальные двое поднимались наверх в другую комнату и репетировали радиообмен. «Космонавты отрабатывали доклады на Землю, привыкали к своим позывным, – писал инженер Анатолий Солодухин. – Гагарин – Кедр, Титов – Орел»[400].
Все это действо носило какой-то сюрреалистически небрежный, даже любительский характер и выполнялось в импровизированных, по существу, декорациях, сооруженных на ходу и не имевших никакого отношения к жутким реалиям, с которыми космонавту пришлось бы иметь дело там, наверху, в случае чрезвычайных обстоятельств: один в крохотном шарике высоко над Землей, возможно, без радиосвязи, он будет нестись со скоростью 8 км/с в самой враждебной среде из всех возможных – и при этом ему нужно будет каким-то образом вернуться назад живым.
Сидя в лаборатории перед приборной доской и пультом, Гагарин, Титов и Нелюбов один за другим пошагово разбирали процедуру спуска. Первым делом необходимо было открыть доступ к управлению, введя на клавиатуре слева трехзначный код. Это разблокировало небольшую рукоятку справа, похожую на современные игровые джойстики, которая давала космонавту ограниченный контроль над ориентацией