href="ch2-375.xhtml#id361" class="a">[375] шестерых космонавтов обратно на космодром, в тот же вечер Королев был уже в самолете, летевшем в Тюратам. Мечта, которую он лелеял с тех самых пор, как с мамой впервые совершил путешествие вокруг света на ковре-самолете, была перед ним. Главный конструктор обещал высшей власти страны, что достигнет цели не более чем через 17 дней – а может быть, всего через семь.
Действие III
Предстартовый отсчет
4–11 апреля 1961 года
Меня неотступно преследует одна и та же мысль: кого послать в первый полет, Гагарина или Титова?.. Трудно решать, кого посылать на верную смерть…
Николай Каманин, запись в дневнике от 5 апреля 1961 года
18
Балансирование на грани
4 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА
Государственный департамент
Вашингтон
В 18:00 в Вашингтоне, когда Сергей Королев был на пути на космодром в Тюратаме, президент Кеннеди собрал секретную встречу в Государственном департаменте, чтобы решить, что делать с Кубой. Лаосский котел по-прежнему тихо кипел в Юго-Восточной Азии, но приоритетом теперь стала Куба. Вопрос о том, санкционировать ли подготовленное и поддержанное ЦРУ вторжение в эту страну и устранение ее лидера Фиделя Кастро, невозможно было уже откладывать. На протяжении нескольких часов, пока за окнами конференц-зала на седьмом этаже рядом с кабинетом госсекретаря Дина Раска темнело скучное, затянутое облаками небо столицы, 17 мужчин за столом выкладывали перед президентом возможные варианты.
Позицию ЦРУ представлял в основном Ричард Бисселл – 51-летний первый заместитель директора этой организации по планированию. Эта безобидная на первый взгляд должность на самом деле давала Бисселлу огромные полномочия. Под его контролем находились по крайней мере 50 объектов ЦРУ по всему миру, а также сотни секретных операций, включая и программу использования самолетов-шпионов U-2, обеспечивших получение первых аэрофотоснимков ракетного полигона в Тюратаме. Обаятельный и очень коммуникабельный выпускник Йеля, Бисселл был также, по его собственным словам, «акулой-людоедом»[376] и ястребом из ястребов. Теперь он убеждал президента поддержать вторжение. Один из сотрудников Бисселла, советник ЦРУ полковник Джек Хокинс, подтвердил, что «Бригада 2506» – 1300 кубинских эмигрантов-антикастровцев, которых тайно финансировало и готовило ЦРУ в Гватемале, – ждет и готова к действию. Бисселл учел неоднократно высказанное замечание Кеннеди относительно того, что никто не должен увидеть за этим вторжением США, и изменил один из ключевых пунктов плана. Первоначально планировавшееся место высадки было перенесено в более тихую и менее заметную точку на южном побережье Кубы в сотне миль от Гаваны: на три пляжа в местечке под названием Bahia de Cochinos, или залив Свиней.
Чувствительность Кеннеди к возможным обвинениям в причастности США к вторжению вынудила изменить и выбор воздушного прикрытия. Силам вторжения предстояло обойтись без поддержки современных реактивных истребителей США. Вместо этого кубинская бригада должна была довольствоваться поддержкой небольшого числа устаревших винтовых бомбардировщиков B-26 времен Второй мировой войны, раскрашенных в цвета кубинских ВВС и управляемых кубинскими эмигрантами, чтобы подкрепить ложь о том, что это внутренний кубинский мятеж. Преимуществом нового места высадки в заливе Свиней было еще и то, что неподалеку имелась взлетная полоса, достаточно длинная, чтобы поддержать выдумку о том, что именно здесь находилась база, откуда поднялись эти «мятежные» B-26, – хотя на самом деле они должны были вылететь из Никарагуа.
Времени оставалось мало. Советы вооружали силы Кастро со скоростью, которая вполне могла обречь любое отложенное вторжение на неудачу. В порт Гаваны уже прибыли ящики с советскими реактивными истребителями МиГ-15, а кубинские пилоты, которые вскоре должны были сесть за штурвалы этих самолетов, завершали обучение в коммунистической Чехословакии. Сами кубинцы с каждым днем становились все агрессивнее. Меньше чем за неделю до описываемых событий один из военных катеров Кубы перехватил американское судно, собственность компании Western Union, прокладывавшее телефонные кабели в международных водах между Майами и Барбадосом. Катер показал корму лишь после того, когда на сцене появился американский эсминец и отогнал его. Напряжение росло. В то самое утро, когда состоялось заседание в Госдепартаменте, The New York Times вышла с бросающимся в глаза заголовком на первой полосе: «Куба предупреждена»[377].
Большинство участников совещания в Госдепартаменте открыто поддерживали позицию Бисселла по вторжению, включая трех членов Объединенного комитета начальников штабов и министра обороны Роберта Макнамару – мужчину профессорского вида, в очках, выпускника Гарвардской школы бизнеса, который к любому политическому вопросу подходил с позиции баланса прибыли и убытка. Устранение поддерживаемого Советами Кастро в результате вторжения неамериканских кубинских эмигрантов – вторжения, в котором жизни американцев не будут поставлены под угрозу, а вовлеченность Америки невозможно будет доказать, – смещало баланс в сторону доходов, и именно этот бесстрастный аналитический вывод Макнамара пытался продвигать. Кое-кто из присутствовавших в конференц-зале не был так уверен в пользе вторжения, в том числе госсекретарь Дин Раск – пассивная, почти безликая фигура, которую иногда пренебрежительно называли «молчащим секретарем»[378]. Раск был известен своей нерешительностью и теперь, судя по всему, тоже не мог ни на что решиться и высказываться не стал. Только пара человек оказались против вторжения. Одним из них был сенатор-демократ от Арканзаса Уильям Фулбрайт, позже ставший активным противником Вьетнамской войны. Он заявил, что план ЦРУ – это откровенная морально сомнительная авантюра, и произнес, как написал позже специальный помощник президента Артур Шлезингер, «смелую, традиционную американскую речь, благородную, разумную и сильную»[379]. Другим несогласным был сам Шлезингер, но он ничего не сказал.
Кеннеди закончил встречу голосованием. Почти все, с энтузиазмом или с неохотой, выступили в пользу операции. Адольф Берл, сотрудник Госдепартамента и специалист по Латинской Америке, начал произносить витиеватую речь, но Кеннеди прервал его и велел просто проголосовать. Берл так и сделал: «Я бы сказал, погнали!»[380] Когда результат голосования стал ясен, президент напомнил всем, как важно, чтобы вторжение выглядело как внутреннее восстание, а американцы в глазах всего мира остались чистыми. Затем он встал. Когда сенатор Фулбрайт вышел из конференц-зала, Кеннеди обратился к нему: «Вы единственный в этой комнате, кто теперь сможет сказать: "Я же предупреждал вас"»[381].
Жребий был брошен, тем не менее Кеннеди оставил за собой право отменить вторжение в любое время, но не позже чем за сутки до начала операции. Несмотря на только что проведенное голосование, он не хотел пока связывать себя обязательствами. Он, казалось, разрывался между желанием заменить Кастро на кого-нибудь более «демократичного» и дружественного по отношению к США и страхом угодить в сомнительный и потенциально опасный переплет, особенно с СССР. Но у него, как писал Шлезингер, была «громадная вера в свою удачу»[382]. До сих пор удача его не оставляла, вопрос был в том, не изменит ли она ему в этот раз.
Пока же была назначена предварительная дата операции. Первоначально она была запланирована на 5 апреля, потом на 10-е, и вот теперь на 17 апреля, через 13 дней после описанного совещания. Иными словами, начало операции укладывалось в те же временные рамки, в которые Королев только что пообещал Президиуму ЦК КПСС запустить человека в космос.
В Москве, где время опережает вашингтонское на восемь часов, было раннее утро следующего дня. Сильный снегопад накрыл город, сводя на нет весеннюю оттепель, слегка приободрившую столицу в последнюю неделю. Снег валил всю ночь, покрывая ковром улицы и превращая серый город в белоснежный. Каманин был в Москве и видел все это. Он поднялся задолго до рассвета, чтобы закончить последние приготовления к долгому перелету в Тюратам с шестеркой космонавтов, как только что приказал Королев. Его жена Муся тоже встала, чтобы приготовить ему завтрак. Расставаться с Мусей всегда было трудно, а в последнее время делать это приходилось слишком часто. Но на этот раз все ощущалось иначе. Возможно, из-за того, что ожидалось впереди: «Дело, ради которого я расстаюсь с ними, – написал Каманин в тот день в дневнике, – захватило меня целиком»[383].
Когда рассвело, он был уже в пути на военный аэродром