Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ранним утром Москва пустынна и, пожалуй, наиболее привлекательна. Каменный мост, Манежная площадь, Большой театр, площадь Дзержинского, улица Кирова, вокзалы, Сокольники – все это очень знакомо и как-то по-новому дорого. Восходит багровое солнце, быстро бегут обрывки облаков, их становится все меньше и все больше открывается голубого неба – день, судя по всему, будет хорошим.
Герман Титов в Чкаловском в своей квартире на пятом этаже тоже закончил собирать вещи и прощался с женой Тамарой. Они всегда были близки, но за те несколько месяцев, что прошли после смерти их малыша, сблизились еще сильнее. Как всегда, она знала все, что знал он, точно так же как 15 месяцев назад она знала про медицинские тесты и как с самого начала знала о той странной и опасной профессии, которой ее муж посвятил себя. «Мне кажется, я лучше остальных жен понимала, что происходит, – рассказывала она много лет спустя. – Он делился со мной всем»[384]. Всем кроме одного, того, чего он и сам не знал: «Он сказал мне, что никто еще не знает, кто это будет. Никто из ребят не знает. А потом он улетел. И я подумала про себя: Боже упаси, чтобы это был он».
В квартире за стенкой Гагарин тоже прощался с семьей – женой Валентиной и двумя дочерьми, Еленой без малого двух лет и Галиной, которой еще не исполнилось и месяца. До самой своей смерти в 2020 году Валентина почти не давала интервью ни историкам, ни журналистам. Но один русский журналист, Ярослав Голованов, все же сумел за много лет завоевать ее доверие и стал в конечном итоге одним из очень немногих, с кем она согласилась поговорить. Валентина рассказала ему историю отъезда мужа тем ранним утром – историю, которую она прежде не рассказывала никому. Вот как ее пересказывает Голованов:
– Береги девчонок, Валюша, – сказал он тихо и вдруг как-то очень по-доброму посмотрел на меня…
В ту ночь мы говорили о разном и не могли наговориться… Утром он еще раз осмотрел свои вещи – не забыл ли чего? – щелкнул замком своего маленького чемоданчика… Юра поцеловал девочек. Крепко обнял меня… Я вдруг почувствовала какую-то слабость и торопливо заговорила:
– Пожалуйста, будь внимателен, не горячись, помни о нас…
И еще что-то несвязное, что сейчас трудно вспомнить.
Юра успокаивал:
– Все будет хорошо, не волнуйся…
И тут меня словно обожгло… я спросила о том, о чем, наверное, не должна была спрашивать тогда:
– Кто?
– Может быть, я, а может быть, и кто-нибудь другой…
– Когда?
Он на секунду задержался с ответом. Всего на секунду:
– Четырнадцатого.
Это я уже потом поняла, что он назвал это число только для того, чтобы я не волновалась… в канун действительной даты[385].
На тот момент предварительной датой полета считалось 10 или 11 апреля. Но Каманин проинструктировал всех шестерых космонавтов и велел сказать женам, что это будет 14-го, – именно по той причине, которую приводит Валентина.
Всего было три самолета, небольших винтовых Ил-14, ожидавших на засыпанной снегом самолетной стоянке на Чкаловском. Космонавты были слишком драгоценны, чтобы потерять их всех в случае катастрофы, поэтому шестерку разделили пополам. В одном самолете должен был лететь Герман Титов вместе с невозмутимым Андрияном Николаевым и Валерием Быковским, который заменил Варламова в передовой шестерке из-за его травмы во время купания предыдущим летом. Гагарин, Григорий Нелюбов и Павел Попович должны были лететь в другом самолете. К ним присоединились Каманин и доктор Владимир Яздовский – властный начальник отделения в Институте авиационной и космической медицины. Яздовский должен был возглавить на космодроме медицинскую команду. Его голос был решающим. Того, кто отправится в конце концов на ракете в космос, сначала должны были признать стопроцентно здоровым. И не только физически – этой команде предстояло также провести тщательную психологическую оценку выбранного кандидата, прежде чем ему разрешат лететь.
Третий самолет предназначался для врачей и медсестер Яздовского и дополнительных съемочных групп, которые должны были зафиксировать события следующих дней и создать тщательно отредактированную версию для потомков, если, конечно, все пройдет успешно. Владимира Суворова среди них не было – он уже находился на Тюратаме, поэтому снимали шестерку космонавтов перед отправлением его коллеги. Сегодня, 60 лет спустя, в московском архиве хранятся отдельные части цветной пленки[386], запечатлевшей этот момент. Космонавты позируют под крылом одного из самолетов, стоя на свежем снегу в шинелях и улыбаясь в камеру на утреннем солнце, как молодые люди, фотографирующиеся перед отпуском. Сцена длится недолго – объектив камеры опускается вниз, и съемка внезапно обрывается. После этого они сели в разные самолеты и взлетели с 15-минутным интервалом.
В прошлый раз, когда космонавты летели на Тюратам три недели назад, они останавливались на ночь на полпути, в Куйбышеве, но на этот раз с сильным попутным ветром, помогавшим им двигаться на юг, они преодолели 2500 км за один прием. Пленки, отснятые во время перелета, тоже сохранились и донесли до нас еще несколько коротких моментов. Каманин за шахматной партией, погружен в любимую игру; он выглядит свежо и подтянуто, несмотря на ранний подъем, редеющие волосы аккуратно причесаны, на форме генерал-лейтенанта внушительная коллекция наград. Он играет с Поповичем, пока Нелюбов рассматривает карту маршрута. Что-то в выражении лица Нелюбова перекликается с каманинской оценкой его характера, которую многие разделяли: может быть, легкая недовольная гримаса, слабый изгиб губ свидетельствуют о той надменности, которую Каманин отмечал в своем дневнике. И здесь же Гагарин, в одном сюжете он сидит в кресле второго пилота и пробует управление – редкое удовольствие для него и для любого другого космонавта, поскольку им редко выдавался (если выдавался вообще) шанс полетать самостоятельно в отличие от американских соперников с их сверхзвуковыми реактивными самолетами, предоставленными NASA. Гагарин внезапно оборачивается, чтобы улыбнуться оператору – его улыбка, как всегда, ослепительна. Кажется, что камера задерживается на нем чаще, чем на остальных, и так же происходит с Титовым в другом самолете. Тот изучает карту, болтает с Быковским, но чаще всего смотрит в иллюминатор, и его симпатичное лицо откровенно задумчиво.
«Все последнее время и сейчас, когда я пишу эти строки, – признается Каманин в своем дневнике в тот же день 5 апреля, – меня неотступно преследует одна и та же мысль: кого послать в первый полет, Гагарина или Титова?»
И тот и другой – отличные кандидаты, но в последние дни я все больше слышу высказываний в пользу Титова, и у меня самого возрастает вера в него. Титов все упражнения и тренировки выполняет более четко, отточено и никогда не говорит лишних слов… Титов обладает более сильным характером. Единственное, что меня удерживает от решения в пользу Титова, – это необходимость иметь более сильного космонавта на суточный полет. Второй полет на 16 витков будет бесспорно труднее первого одновиткового полета. Но новый полет и имя первого космонавта человечество не забудет никогда, а второй и последующие забудутся так же легко, как забываются очередные рекорды…
У меня есть еще несколько дней, чтобы окончательно решить этот вопрос.
Это решение зависело не только от Каманина, хотя он и руководил подготовкой космонавтов. В процессе выбора участвовали и другие, в первую очередь Королев, который в настоящий момент ожидал их на Тюратаме. И главное, была еще советская политическая иерархия, участие которой в этом вопросе было важным до чрезвычайности. Перед отлетом на Тюратам начальник Центра подготовки космонавтов Евгений Карпов отвез альбом фотографий в Оборонный отдел ЦК КПСС. На фотографиях были Гагарин и Титов – Нелюбова, стоит заметить, не было – в форме и в гражданской одежде. Как описывает журналист Голованов, это было первым шагом в извилистом и удивительно советском пути к вершине:
Фотографии Юры
- Повесть о парашюте - Константин Кайтанов - Биографии и Мемуары
- Как писать книги. Мемуары о ремесле. - Стивен Кинг - Биографии и Мемуары
- Русская идея и американская мечта — единство и борьба противоположностей - Елена Головина - Политика / Публицистика