будут слушать и будут ему подчиняться:
– Черт возьми, Шломо! Разве они в чем-нибудь виноваты? Да если бы не они, мы бы сейчас, может, валялись с тобой в этой чертовой яме и ждали, когда нас засыплют землей.
– Да, – сказал Шломо, размазывая по лицу слезы. – Возможно. Но может быть, это было бы лучше.
Немного помедлив, Голем ответил:
– Ты говоришь так, потому что смерть пока еще не стояла у тебя за спиной и не поджаривала тебе пятки.
Голос его на этот раз был тверд и холоден.
– Я говорю так, потому что Бог оставил нас, – ответил Шломо без всякого выражения.
И верно. Похоже, сказанное было правдой. Всевышний оставил его, и теперь все внутри него вопило о том, что Бог уже не прячется в тени и не делает вид, что Он далеко, теперь Он исчез на самом деле, не оставив после себя никаких знаков, никаких советов, никаких указаний и рекомендаций. А это означало, что теперь вся та ответственность, которую несли сами Небеса, была теперь целиком переложена на плечи Шломо. Возможно – подумал он с кривой усмешкой, вдруг пробежавшей по его губам – затем, чтобы он, наконец, узнал – какова же она на самом деле, эта чертова ответственность, которую не мог бы разделить с ним ни один когда-либо живущий.
И вместе с тем Шломо знал и еще кое-что, чего не знали и о чем не догадывались остальные. Знал, что все случившееся сегодня уже не было Божественной акцией, открывающей дверь в будущее всем, кто этого пожелает. Теперь это была для каждого сидящего здесь на песке только встреча с собственной судьбой, – та самая встреча, которая была всего лишь твоим частным делом, не интересовавшим никого, кроме одного тебя, и суть которой заключалась в той бесконечной тяжбе с навсегда ушедшим Богом, которая тянулась со времен Каина и Авеля и, похоже, ни в коем случае не собиралась заканчиваться.
От этой мысли становилось поначалу зябко и неуютно. Так, словно тебе поручили что-то очень важное, а ты взял – и все испортил. И теперь не знал, как это исправить.
Впрочем, почти сразу он услышал голос Голема, который, похоже, по-своему ответил на его сомнения и разочарования.
Голос, который обращался не к нему, а ко всем присутствующим, которые все еще сидели на песке и опасались смотреть в сторону Шломо, тоже опустившегося на песок возле стены сарая и спрятавшего лицо в ладони.
– Мне только что кто-то из вас сказал, что Бог оставил нас, верно?– произнес Голем, легко ступая по песку от одного сидящего к другому. – Знаете, что это на самом деле значит?
Он замолчал, словно ожидая ответа и не дождавшись его, сказал:
– Это значит, что мы будем делать свое дело без Него, вот и все.
Странные слова эти почему-то произвели большое впечатление.
– Браво! – сказал на это Колинз Руф, поднимая в приветствии руку.
– Браво! – Карл Зонненгоф отсалютовал винтовкой.
– Браво! – повторил за ними Михаэль Брянцовер.
– Браво! Браво! – одновременно крикнули Шауль Грановицер и Натан Войцеховский.
Остальные приветствовали сказанное Големом жестами, согласными криками и бессмысленными восклицаниями.
Конечно, – подумал Шломо, чувствуя, как начинает припекать дневное солнце, – конечно, поначалу в этом, наверняка, должно чудиться что-то ужасное – идти туда, куда считаешь нужным и не обращать внимания на знаки, которые подает тебе Всевышний, пусть даже этим знаком будет Его собственное бегство.
Бог, возвращающийся в Царство своего отсутствия.
Требующий, чтобы ты совершил невозможное и поймал бы Его по всем правилам охотничьего искусства.
Бог Абсурда, а не Бог философов и ученых.
Потом Шломо немного помедлил и сказал глухо, не отрывая ладони от лица: – Браво.
– Браво! – повторил он, хотя, конечно, не было сомнения, что только что сказанное, должен был сказать не Голем, а сам Шломо Нахельман.
– В следующий раз, – сказал он, едва открывая рот и чувствуя, как медленно возвращается к нему способность думать и понимать.
Потом он услышал короткий паровозный гудок и, повернувшись, увидел, как из-за поворота очень медленно показался паровоз. Так, словно Всемогущему надоело играть в старую игру и Он развернул новые декорации, объявив этим гудком о начале нового действия, – на этот раз, возможно, решительного и последнего.
Ветра не было и черный плюмаж густого, черного дыма поднимался над медленно движущимся паровозом почти вертикально.
«Как во сне», – подумал Шломо.
Паровоз, в самом деле, едва двигался, словно выбирая место, где ему следовало остановиться, – двигался, толкая перед собой платформу с солдатами числом не меньше двух взводов. Даже отсюда можно было разглядеть, что винтовки были уже с примкнутыми штыками, словно солдаты заранее знали о местонахождении противника и поэтому приготовились загодя. Гораздо хуже, однако, было то, что за мешками с песком, похоже, прятался невидимый отсюда пулеметный расчет.
– Нас предали, Голем, – сказал Йешуа-Эмануэль, пытаясь понять, чем обернется для него и для всех этот новый поворот событий. – Теперь ты видишь, что нас предали?
Он сказал это спокойно, как будто просто констатировал само собой разумеющийся факт, который, конечно, стоило бы немедленно обсудить, если бы не катастрофическое отсутствие времени, которое, среди прочего, несло с собой еще и мысль о возмездии. О том самом возмездии, которое по всем человеческим законам должно было последовать вслед за смертью ни в чем не повинных людей, настигая оставшихся, словно разгневанные Эриннии.
Эриннии, ведущие по пустыне несущий отмщение и смерть паровоз.
– Нас предали, Голем, – повторил он, думая, что тот не слышит.
– И я даже знаю, кто, – отозвался Голем, закрываясь от солнца ладонью.
– Боюсь, что этого не знаешь даже ты, – Шломо вдруг окончательно пришел в себя. Потом он засмеялся. Своим собственным, не чужим смехом. Голова вновь была свежей и чистой. Смерть ни в чем не повинных людей уже не казалась такой ужасной, словно кто-то обнаружил вдруг в этой смерти некий смысл, о котором никто не догадывался прежде.
– Я думаю, что бежать уже поздно, – сказал Голем, обращаясь ко всем. – Но все-таки, поднимите руки, кто за то, чтобы попробовать убежать.
Шломо увидел, что вопреки его ожиданием в ответ не поднялось ни одной руки.
– Похоже, вам будет, что рассказать вашим внукам, парни, – сказал Голем и засмеялся.
Смех его был чужой, холодный, мертвый, готовый в любую минуту превратиться в звериный, не знающий сомнений рык.
Все одобрительно зашумели. Кто-то громко засмеялся вслед за Големом.
– Голем, – Шломо дернул его за рукав. – Посмотри…
Паровоз остановился, выпустив облако пара и дав напоследок еще один короткий гудок.
– Занять позиции! – закричал Голем, впрочем, не будучи до конца уверен, что его послушают. Но его послушали, без разговоров занимая те позиции, на которые он указывал – одни на втором этаже двухэтажного дома, другие, окопавшись у его стен, где стояли керамические бочки для воды, третьи под защитой каменной насыпи, выполнявшей роль заграждения для скота.
– Выстрелил – откатился в сторону, – кричал