Небес, которые преследовали свои непонятные цели, – только игрой, в которую они играли с нами, и в условия которой входили и страх ожидания, и боязнь будущего, и власть прошлого, и еще многое из того, что составляло наше представление об истории, расцвеченное всеми возможными красками и не дававшее сомнению одолеть то, что казалось столь очевидным и само собой разумеющимся.
Конечно, для Бога, вызвавшего из небытия звезды и солнечный восход, не было трудным послать нас бродить от одного события к другому, от одних страданий к другим, от одной пролитой крови к другой, от одной глупости к другой, – и все это, может быть, только затем, чтобы мы еще острее чувствовали свою оставленность и свое одиночество, и изо всех сил искали бы дорогу домой, хотя это и означало, что никакой дороги на самом деле нет и не было. И получалось, что с самого начала достигнутым берегом были эти слова из Книги Иешуа сына Нуна, – достигнутым берегом были они еще до того, как их осознали, произнесли и записали.
Достигнутым берегом, Мозес.
Тем самым, который никто и никогда не покидал. Во всяком случае, для того чтобы, приняв на себя испытания и тяготы, идти туда, где время еще было в состоянии нести тебя на своих плечах, туда, где, возможно, исполнялись все желания и никто не спрашивал тебя, мыл ли ты перед едой руки и молился ли отцу нашему Аврааму, чтобы он поспособствовал тому, чтобы у тебя было все, как у людей.
От всех этих мыслей становилось не очень уютно. Словно все, что происходило с ним, было не совсем достойно Всевышнего и Его замыслов, через которые если и не проступал обман, то оставалась какая-то недоговоренность, какая-то недосказанность, которая, ей-богу, была хуже всякой лжи.
Он сел на своем ложе и зябко повел плечами.
Ночь клубилась вокруг, не желая становиться утром, словно зная что-то такое, что ожидало их всех впереди и что уже было невозможно ни вернуть, ни направить в другую сторону.
Голем выскользнул из темноты в свет костра, как будто ждал его пробуждения.
– Ничего, ничего, – сказал Шломо, всматриваясь в ночь. – Все в порядке. Попробую поспать еще.
– К утру будет холодно, – Голем подбросил в костер какой-то мусор.
– Ничего, – повторил Шломо, заворачиваясь в одеяло.
Под утро ему все-таки приснился сон. Жирный черный дым, подымающийся в небо и делающий его тусклым и мертвым, и еще один столб дыма, поднявшийся с другой стороны, и еще один, и еще, пока не запылал весь горизонт и черный дым, оттеснив дневной свет, превратил день в клубящуюся черную ночь, от которой не было спасения.
Проснувшись, он вновь стал думать о том, что он прочитал вчера вечером. Горящие города, падающие стены, крики победителей и побежденных. Смерть детей, матерей и стариков. Мужество и безрассудство. Забвение и надежда. Все, что гарантировало прежде достоверные результаты, теперь стало сомнительным, недостоверным и ненужным, ибо в мире, где ничего не происходит, не было и не могло быть ничего прочного, ничего истинного, ничего последнего, – такого, на которое можно было положиться…
Мир, где время не рвалось вперед, но застаивалось в одну чудовищную, бессмысленную лужу.
Похоже, какая-то мысль уже кружилась у него в голове, но все никак не хотела превращаться в понятные и ясные слова.
Потом, как-то сразу, без перехода, пришло прозрение.
Оно несло с собой покой, уверенность и встречу.
Вновь пустить Историю по ее извечному руслу, подтолкнуть ее, дать ей хорошего пинка, чтобы она побежала вперед, сама себе и путник, и дорога, и цель, – вот что вдруг стало ему совершенно понятным и несомненным, как будто он мусолил эту мысль уже много лет и теперь ему оставалось только облечь ее в достойные и точные слова.
Потом он подумал, что, возможно, Всемогущий для этого и позвал его. Сомнений не было, но было удивление, как если бы он полез в пустой кошелек, зная, что он пуст, и нашел там большую серебряную монету. В конце концов, подумал он, зная, что опять противоречит сам себе, – в конце концов, его дело было исполнять, а не думать и рассуждать.
– Я пришел, – сказал он одними губами, глядя вслед уже побледневшей и медленно отступающей ночи и гаснувшим на глазах бледным звездам. – Я пришел, чтобы вернуть Твоему миру Историю.
Затем он добавил:
– Чтобы мы знали, наконец, в какую сторону нам идти.
Голос, ведущий его, молчал, и он расценил это как добрый знак.
Потом он позвал Голема и показал ему на едва видимый в утренних сумерках столб дыма, который поднимался на северо-западе.
– Видишь?.. Паломники не подвели. А ты боялся.
Два русских паломника, которых привел Михаэль Брянцовер, согласились где-то около трех часов ночи поджечь склады и торговые ряды, чтобы оттянуть этим силы полицейских, пожарных и гарнизона, если вдруг это неожиданно понадобится.
Предприятие было вполне безумным, однако же, судя по всему, оно прекрасно удалось и вот теперь Шломо и Голем стояли молча, глядя на северо-запад, наблюдая, как медленно разгорается далекий пожар.
– За такие деньги мы могли бы попросить сжечь пол-Иерусалима, – проворчал, наконец, Голем.
– Перестань, – Шломо почувствовал, как радость овладевает им. – Нашел, о чем жалеть. Разве в Божественном саду будут какие-нибудь деньги?
В ответ Голем промолчал и тогда Шломо Нахельман, немного помедлив, сказал:
– Пора.
– Пора, – сказал Голем и неожиданно размашисто перекрестился. Потом он посмотрел на усмехнувшегося Шломо и добавил:
– Береженого Бог бережет.
– Буди людей, береженый, – сказал Шломо, продолжая смотреть на запад. Лицо его сияло. В мыслях был порядок, потому что все стало, наконец, на свои места.
«Всего то и дел, Господи, – вновь пустить Историю», подумал он, глядя на быстро сереющее небо. Все было просто и понятно. Время остановилось и Всемогущий, наконец, собирался запустить его снова, подобно часовщику Ньютона или останавливающему солнце сыну Нуна. Теперь, когда все стало на свои места, он, наконец, твердо знал, что Машиах – это не тот, кто творит чудеса и исцеляет болезни, а тот, кто вновь начинает Историю, открывая тем самым путь Всевышнему и низводя на землю Божественный покой и порядок.
Так что дело теперь оставалось, похоже, только за малым.
82. Божественная акция и ее результаты
План был прост и, вместе с тем, необыкновенно изящен и выверен, как, впрочем, и все, что подсказывал ему до сих пор Божественный голос.
По этому плану следовало сначала поджечь торговые ряды и склад на северо-западе, чтобы отвлечь этим внимание полицейских и солдат, после чего, уже с новыми участниками, которые наверняка захотят присоединиться к этой священной акции, стоит только поставить их в известность, захватить еще три деревни, лежащие в полумиле отсюда, поднять там людей и двигаться к железнодорожной станции Артуф, где, захватив около полудня следующий из Иерусалима поезд, разделиться на две